Мэри Патни - Розы любви

— Неужели вам не хочется присоединиться ко мне? Вода, конечно, холодновата, но ведь солнце греет вовсю, да и пингвиний балет — редкое зрелище, которое можно видеть далеко не каждый день. — Он принялся расстегивать панталоны.

Подхватив юбки. Клер бросилась наутек. На бегу она, задыхаясь и не смея оглянуться, крикнула:

— Я подожду вас возле лошадей! Его смех звенел в ее ушах, даже когда она вбежала в рощу.

Клер продолжала мчаться со всех ног, пока озеро не скрылось из вида, потом остановилась и с колотящимся сердцем прислонилась к стволу дерева. Пытаясь отдышаться, она вдруг сделала поистине ужасающее открытие.

Она хотела — очень хотела — остаться и увидеть его обнаженное тело.

Ее ногти впились в дерево так отчаянно, что из-под них посыпалась кора. Как, каким образом могла она ощутить желание столь аморальное, столь безнравственное? Как могла так быстро забыть двадцать шесть лет безупречного, безукоризненного поведения?

Ее взбудораженный ум начал лихорадочно искать какой-то рациональный предлог для того, чтобы вернуться на берег озера и посмотреть на Никласа. Может быть… может быть, если она посмотрит сейчас на него, то окутывающий его ореол некоей мужской загадочности исчезнет, и в будущем, когда он опять начнет вести себя столь возмутительно, она сможет воспринять это более спокойно?

Еще не додумав эту мысль до конца, Клер поняла, что обманывает саму себя. Надо признать, что ей просто-напросто не хватает силы воли для того, чтобы противостоять искушению; ее неудержимо влечет вернуться на берег. Терзаясь угрызениями совести, она повернула и с напряженным лицом и плотно сжатыми губами, осторожно ступая, пошла обратно. Дойдя до опушки рощи, Клер спряталась за кустом, зная, что если Никлас заметит ее, она умрет со стыда.

Он входил в воду, и яркий солнечный свет золотил ею смуглую кожу. Клер, точно завороженная, смотрела на ею крепкую спину, на тугие мышцы бедер и ягодиц, двигающиеся при каждом шаге. Этот восхитительный дикарь-язычник казался такой же естественной, неотъемлемой частью природы, как ветер и деревья.

У Клер вдруг перехватило дыхание и сердце заныло от сознания того, что она никогда не сможет стать Евой для этого Адама.

Когда вода дошла ему до середины бедер, мимо с громким плеском промчался пингвин. Никлас тут же нырнул и "исчез под водой. Он находился там так долго, что Клер начала беспокоиться. Наконец он вынырнул где-то на середине озера, со всех сторон окруженный пингвинами; он смеялся, его мокрые черные волосы, облепившие голову и шею, глянцево блестели на солнце.

Сколько женщин уже видели его таким и страстно желали этого красивого мужского тела?

Скольких женщин он походя соблазнил и потом забыл?

Эта мысль мгновенно отрезвила се. Никлас — распутник и нечестивец, который даже не пытается отрицать свои гнусные похождения. Она, Клер, вошла в его жизнь случайно и на короткий срок, и вместо того, чтобы вздыхать по нему, словно влюбленная коровница, должна подумать о том, как пережить предстоящие три месяца без ущерба для своего достоинства и репутации.

И все же… все же его вид будит в ней чувства, которых она никогда прежде не знала.

Клер машинально отступила в лес и нетвердым шагом направилась к лошадям. Чувствуя себя слабой и невыносимо одинокой, она обняла теплую шею Ронды и уткнулась в нее лицом. Стало быть, гибельные чары Никласа Дэйвиса действуют и на нее. Какой ужас! Когда Клер приняла его вызов, она считала себя слишком сильной и добродетельной, чтобы поддаться слабостям плоти. Но всего лишь несколько часов, проведенных в его обществе, поселили в ее душе сомнение в собственной неуязвимости. Похоже, его ухищрения могут одержать верх над ее принципами.

Если бы Клер действительно была такой женщиной, какой ее видели другие, у нее достало бы сил устоять перед искушением. Но в том-то и дело, что она совсем не та, за кого ее принимают.

Всю жизнь она старалась убедить окружающих в своей истовой набожности: образцовая методистка, неизменно помогающая немощным, больным, утешающая тех, кто оказался в беде. И притворство было успешным: никто ни разу не усомнился в ее вере.

Однако в глубине души Клер со стыдом сознавала, что она — не что иное как самозванка. Ей ни разу не довелось испытать духовного общения с Богом, которое составляло суть методистского вероучения. Ни разу не познала она экстаза божественной благодати, хотя нередко замечала его в других.

Она держала эту свою несостоятельность в глубокой тайне и не говорила о ней никому: ни своему отцу, который полагал, что ее душа так же открыта Богу, как и его собственная, ни старосте группы, своему духовному наставнику.

Но она искренне верила в то, что миром правит божественный промысел, что лучше быть добрым, чем злым, что главное в жизни — это служение людям. И она всегда верила — ей необходимо было в это верить — что поступки важнее слов. Может быть, когда она предстанет перед божьим судом, совершенные ею добрые дела перетянут на чаше весов се духовную слабость?..

Она с силой прижала кулак к губам, чтобы подавить рыдания. Это было чудовищно несправедливо: она отнюдь не простодушная язычница, способная поддаться обаянию Никласа, не чувствуя за собою никакой вины, и вместе с тем… ее игра недостаточно крепка, чтобы дать ей силу спокойно противостоять его чарам.

Одно Клер знала наверняка: в следующие три месяца она воочию убедится в том, что ад существует.

Один из пингвинов схватил клювом галстук Никласа и утащил его, однако на остальную одежду не покусился. Небрежно вытершись своим жилетом, Никлас оделся и, негромко насвистывая, двинулся к лошадям. Клер сидела под деревом, скрестив ноги по-турецки, лицо у нее было холодное и непроницаемое. От очаровательной стыдливости, которую она выказала, когда он начал раздеваться, не осталось и следа. А жаль.

Протянув ей руку, он сказал:

— Право же, вам следовало присоединиться ко мне. Пингвины были великолепны.

Клер сделала вид, что не замечает его руки, и встала сама.

— Уверена, что меня настолько ослепил бы ваш вид, что пингвинов я бы и не заметила, — язвительно ответила она.

— О, стало быть, я уже начинаю производить на вас впечатление.

Солнце заволокло облаками, стало холоднее. На обратном пути они не разговаривали. Поставив лошадей в конюшню, Никлас проводил Клер до дома и отворил перед нею дверь. Она больше не нервничала при его прикосновении, и это его радовало.

Однако стоило Никласу оказаться в жилище деда, как все его хорошее настроение улетучилось.

— Как вы находите этот дом, Клер? — спросил он, войдя со своей спутницей в главную гостиную.

— Он очень роскошный, — немного помолчав, тихо проговорила она.