Кэтрин Сатклифф - Одержимое сердце

— Когда я в первый раз увидел Джейн, она была мне совершенно незнакома.

Джим некоторое время задумчиво молчал, потом сказал:

— Док называет это им…

— Амнезией?

Оба мужчины удивленно уставились на меня: —Да.

— И ваше воспоминание о ней так и не вернулось, милорд?

— Вернулось. За два дня до свадьбы. Голова моя болела, просто раскалывалась, как это часто со мной случается, а она вошла в комнату, где я сидел. Я поднял глаза, и на меня обрушился шквал воспоминаний.

— И вы вспомнили все?

— Нет, только ее, хотя тогда начали возвращаться временами и другие воспоминания — будто что-то вспыхивало в мозгу.

— У вас и теперь бывают такие проблески памяти?

— Они появляются и исчезают.

— И какие же они?

Его лицо приняло испуганное выражение. Продолжая смотреть на огонь, Николас сжал руки.

— Сначала это обычные нормальные воспоминания, или только кажутся нормальными, но через мгновение они меняются, становятся ужасными, чем-то таким, что может произвести только больной разум.

— Кошмары? И в какое время суток они у вас обычно бывают? — спросила я.

— В любое — и днем, и ночью.

— Есть у них какой-нибудь порядок? — продолжала расспрашивать я. — Вы знаете заранее, когда они появятся?

Подавшись вперед, опираясь локтями о колени, Джим сказал:

— Иногда бывает несколько хороших дней, потом наступают эти странные «настроения», и милорд начинает все забывать. И жалуется на головную боль и кошмары.

— Вы пытались лечиться от головной боли, милорд?

— Нет, никогда.

— Если не считать стаканчика-другого шерри, — поддразнил Джим добродушным тоном.

— Да, — ответил Ник, улыбаясь другу, — кажется, я питаю слабость к этому лекарству. Верно? Но это единственное, что прекращает и головную боль, и кошмары.

Мы замолчали и теперь слушали только потрескивание дров в камине. Скоро Николас поднялся с места, протянул мне руку и помог встать. Взяв мой плащ, он набросил его мне на плечи.

— Спасибо за гостеприимство, но мы тебя покидаем, — сказал он Джиму мягко.

Джим отсалютовал каждому из нас кружкой, потом Николас взял меня за руку, и мы ушли из коттеджа Джима.

В эту ночь я лежала без сна, я вертелась с боку на бок, глядя на пламя свечи и прислушиваясь к стонам ветра за окном. Когда откуда-то из дальних комнат до меня донесся бой часов, я села на постели. Два часа… Как я ненавидела эти одинокие часы. Моя мать всегда говорила, что души расстаются с телами в момент, когда начинается прилив, когда больше всего жаждут освобождения от своих несчастий и одиночества. Я содрогнулась.

Встав с кровати, я подошла к окну, подышала на замерзшее стекло и выглянула наружу, на стену кудрявого тумана, клубившуюся между мной и землей. Я услышала собачий вой. Потом налетел ветер, и внезапно стекло так сильно задребезжало, что я подскочила в испуге.

Меня охватило странное волнение, чувство ожидания, какого я никогда не испытывала прежде, предвкушения. Меня будто что-то толкнуло к двери моей спальни, я подошла, отперла дверь и вышла в коридор.

Было очень тихо… В конце коридора трепетало пламя одинокой свечи, которое немного ободрило меня. Я приблизилась к двери покоев милорда, осторожно повернула ручку. Дверь отворилась, слегка скрипнув.

Я снова оглянулась и окинула взглядом коридор, убедилась, что свеча по-прежнему горит, и вошла в темную комнату милорда. Я молча пересекла ее, отодвинула драпировки на окне, и слабый свет луны осветил комнату. Потом я подошла к постели.

Николас спал. Я прислушалась к его неровному дыханию, потом дотронулась до его лба — он был покрыт испариной. Взгляд мой упал на бутылку шерри, стоявшую на столике рядом с кроватью.

Я взяла ее.

Краем глаза я заметила какое-то движение и повернулась к двери.

Видя, как она медленно закрывается, я испытала странное чувство, будто кто-то находится здесь и наблюдает за мной, и от этого меня обдало холодом, мои ноги ослабели и подогнулись. Я дрожала. Поставив бутылку на стол, я снова подошла к постели, дотронулась до плеча Николаса, слегка встряхнула его.

Ответа не последовало.

— Милорд, — прошептала я и снова встряхнула его. — Милорд, проснитесь.

Он продолжал спать тяжелым, беспокойным сном.

— Николас, пожалуйста, проснитесь! — Я продолжала его будить: — Милорд Малхэм…

Николас не проснулся, и страх охватил меня с новой силой. Я взяла его за плечи и повторяла его имя снова и снова. Безумный страх душил меня, я с трудом произносила слова, я почти лишилась голоса. Я не могла разбудить Николаса, проклинала шерри, считая его причиной столь крепкого сна, потом отодвинулась, отступила в угол — взгляд мой шарил по теням, прятавшимся всюду, в то время как сознание мое и здравый смысл тщетно боролись с глупым суеверием.

Наконец, заставив себя двинуться с места, я подошла к двери, слегка приоткрыла ее и выглянула в коридор. Выйдя, я заметила, что свеча, прежде горевшая на столике в дальнем конце коридора, погасла.

Я двинулась дальше по коридору, глаза мои вглядывались в каждую тень, пока я добралась до своей комнаты. Дверь моя была закрыта, а я отчетливо помнила, что оставила ее распахнутой. Я смотрела на ручку двери, затаив дыхание, не решаясь войти. Собравшись с духом, я повернула ручку как можно тише. Моя свеча тоже погасла, и комната была погружена в полную темноту.

Со всеми возможными предосторожностями я продолжала двигаться на ощупь. Все мои чувства были обострены — старалась уловить хоть один звук, увидеть хоть что-нибудь, убедиться, что я в комнате не одна…

Пошарив руками по туалетному столику, я нащупала кремень и свечу и попыталась зажечь ее.

Я раз за разом повторяла попытки высечь искру и зажечь свечу, пока мои пальцы не заболели.

Наконец пламя вспыхнуло и затрепетало. Я схватила свечу и подняла ее, стараясь осветить каждый угол, рассеять каждую тень, оглядела окно, свои постель, заглянула под кровать. Ничего. Распахну. ла дверь настежь и выглянула в коридор. Ничего.

Я вернулась в комнату и забралась в постель. Сон не приходил ко мне, и всю ночь я прислушивалась к вою ветра за окном и молилась, чтобы поскорее наступил рассвет.

На следующее утро я стояла в большом зале, ожидая, что мне объяснят, зачем меня вызвали сюда. Возможно, причина была в новом припадке Николаса. Вспомнив его странную бесчувственность накануне ночью, я подумала, что не удивлюсь этому.

Многие бессонные часы я провела, размышляя о болезни милорда. И все больше и больше его летаргия и амнезия напоминали мне некоторые случаи, свидетельницей которых я стала в Оуксе. Одно мне было ясно: у него появлялись галлюцинации. Галлюцинации не были необычным делом для некоторых пациентов Оукса, но такие симптомы обычно появлялись на последних стадиях далеко зашедшей болезни.