Джейн Фэйзер - Тщеславие

— Фрэнк! — Перегнувшись через перила, Октавия силилась разглядеть маленькую фигурку. — Где же ты был? Мы так о тебе беспокоились.

Мальчик поднялся, готовый в любое мгновение пуститься наутек. Он казался принюхивающимся маленьким зверьком, с настороженными глазками, испуганно следящим за каждым ее движением.

— А вы не сдадите меня легавым?

— Нет, — заверила его Октавия. — Иди сюда. Обещаю, никто не причинит тебе никакого вреда. Фрэнк, однако, не двинулся с места.

— Да я пришел просто сказать, чтоб эту штуку на двери намалевали. Я давеча сам слышал — они там толковали. Мы, говорят, подпустим красного петуха во всякий дом, где нет этих слов.

— Кого ты слушал?

— Да парни из таверны. Я-то как раз под столом схоронился. А они вот и говорят. Так что уж вы делайте как велено, мисс Тави.

Прежде чем Октавия успела что-либо ответить, Фрэнк выскочил из-под лестницы и стрелой помчался по улице, словно за ним по пятам бежали все черти ада.

— Это был Фрэнк, миледи? — спросил открывший дверь Гриффин, глядя вслед убегающей фигурке.

— Да. — Нахмурившись, Октавия вошла в дом. — Что-то затевается, Гриффин. Фрэнк сказал, чтобы мы написали «Долой папство!» на двери, если не хотим, чтобы нас спалили. Он пришел специально, чтобы нас предупредить. Забавно, правда?

— Может, и так, мадам. Но почему же он в таком случае убежал?

— Он все еще боится. Потребуется немало времени, чтобы приручить этого маленького подранка, — отозвалась Октавия. — Но я думаю, мы должны последовать его совету, Гриффин.

— Да, мадам. Кругом разное толкуют… разные слухи… Может, просто паника, но нельзя полагаться на случай.

— Да, я согласна. — Октавия направилась к лестнице.

— Кстати, миледи. Недавно заходил лорд Уиндхэм. Кажется, он уверен, что вчера вечером что-то потерял в маленькой гостиной. — Гриффин не поднимал глаз от медного подноса для визитных карточек.

— Да? И что же он искал? — равнодушно осведомилась Октавия.

— Он не говорил, миледи. Но два его лакея и горничная перевернули вверх дном всю гостиную.

— И нашли что-нибудь?

— Не думаю, миледи. Уходил он в дурном расположении духа.

— Странно, — небрежно проронила Октавия. — Но думаю, что бы он там ни потерял, все найдется, когда комнату начнут убирать.

С этими словами она направилась наверх. Оставалось надеяться, что Филипп не обвинит ее в воровстве. У него нет никаких оснований подозревать ее в краже кольца.

— Октавия, дорогая девочка, мне немного одиноко. — Проходя мимо комнат Оливера, Октавия услышала его голос. — Мне грустно и тоскливо сегодня.

— Я зайду и посижу с тобой, папа.

— Почему, скажи на милость, ты во вдовьем трауре?! — воскликнул Оливер при появлении дочери. — Что-нибудь случилось с Уорвиком?

В голосе отца звучала настороженность, и Октавия порадовалась, что на ней вуаль, — никогда нельзя быть уверенным в том, что Оливер видит, а чего нет. О чем он догадывается и что предпочитает не замечать.

— Конечно, нет, папа. Но что-то творится на улицах. Лорд Джордж Гордон сегодня собрал народ, и сейчас все они направились к Вестминстеру.

— Неужели? — У Оливера загорелись глаза, и он тут же забыл о своем вопросе. — Тогда войди и расскажи мне.

— Я только сниму плащ.

Октавия прошла к себе в комнату, думая о том, как мирно проведут они с отцом остаток дня. Она скажет Гриффину, что се ни для кого нет дома, и окунется в детство.

Но в этот день посетителей и не было, доходили лишь новости, принесенные испуганными слугами и посыльными. Почти двадцатитысячная толпа пошла к Сент-Стивенз в Вестминстере. Ста девяноста двумя голосами против шести парламент высказался против принятия петиции, отправив лорда Джорджа и его сторонников восвояси.

Весь вечер и всю ночь город сотрясали погромы. Толпа поджигала дома министров, послов и всех, кого считала друзьями католиков. Пламя пожаров высоко металось на фоне ночного неба.

Дважды толпа могучим потоком проносилась по Довер-стрит. Октавия с отцом наблюдали с крыши, как обезумевшие люди размахивали горящими головнями и били окна в доме напротив. На дверях их собственного дома были написаны магические слова, так что толпа прокатывалась мимо не останавливаясь.

На рассвете со стороны Стрэнда послышались звуки решительного сражения. К пронзительным воплям бунтовщиков присоединился рев солдат, когда пехота и конница атаковали восставших. Толпа, визжа, ворвалась на Довер-стрит, преследуя солдат, шаг за шагом отступавших и уводивших с собой горсточку арестованных, которых им было приказано доставить в Олд Бейли и Ньюгейт.

— Господь, спаси и сохрани нас, — бормотал Оливер. — Что же люди творят друг с другом во имя Всемогущего Бога? — И, направившись к ведущей на чердак двери, добавил:

— Я иду спать, дитя мое. По меньшей мере на несколько часов.

— А я немного побуду здесь.

Октавия чувствовала, что сгрудившиеся позади нее слуги застыли, как и она, в ужасе от происходящего внизу побоища.

Но на рассвете в городе наступило затишье, а ночное кровопролитие и охватившее всех безумие уступили место полному изнеможению. В воздухе еще пахло едкой гарью, а над крышами висела плотная завеса дыма. Октавия, последовав примеру отца, отправилась спать, и ее последней мыслью, прежде чем действительность угасла, была мысль о Руперте.

Знает ли он в Ньюгейте, что происходит в городе? Вряд ли туда пускают посетителей. Но заключенные должны слышать шум. И должны увидеть, как приведут арестованных бунтовщиков. Тогда они обо всем догадаются. Руперт должен понять, почему она не приходит.

К вечеру все началось снова. Вопли и крики, звон разбитых стекол, яркое пламя, мелькающие на улицах пьяные, обезумевшие лица.

— Где же солдаты? — шептала Октавия. После выступления накануне не было заметно никаких признаков сопротивления восставшим. В городе совершенно беспрепятственно продолжалась оргия разрушений. Поджигали дома предполагаемых папистов и их сторонников, вытаскивали на улицы бесценные книги, мебель, занавески, белье и устраивали огромные костры, плясали с почерневшими рожами в наводящем ужас свете пламени, раскупоривали на каждом углу награбленные из разгромленных таверн бутылки с вином и пивные бочонки.

— Может, никак не найдут нужного человека, который дал бы приказ выступить? — предположил Оливер с довольной ухмылкой.

Анархия развлекала его. Он знал исторические прецеденты в прошлом, которыми так восхищался. Но видеть, как подобные события разворачиваются прямо перед глазами, — высшее эмпирическое наслаждение для истинного ученого.

Как это ни парадоксально, но его объяснение казалось единственно возможным. Толпа продолжала беспрепятственно неистовствовать четыре дня, в течение которых здравомыслящие горожане писали на своих дверях спасительные слова и, закрывшись, дрожали дома.