Джейн Фэйзер - Тщеславие

— Здесь не лучшее место для радостной семейной встречи. — Филипп выдавил ироническую улыбку. — Может, пройдем в сад?

— Безусловно. — Повернувшись, Руперт направился в дальний конец террасы, откуда пологая лестница вела к обсаженной кустами аллее. Мускулы на спине напряглись, когда он почувствовал, что брат следует за ним по пятам, и только огромным усилием воли он заставил себя не обернуться.

— А эта шлюха, которую ты выдаешь за жену, отлично сделала свое дело, — проронил Филипп. — Где ты ее отыскал? Надо признать, она изысканнее, чем то, что обыкновенно находишь в борделях.

Руперт круто повернулся, и Филипп невольно отступил назад, наткнувшись на могучую волну гневного презрения в серых ледяных глазах брата.

— Если еще хоть раз ты отзовешься об Октавии в таких выражениях, я отрежу тебе язык. — Голос его был суров и беспощадно зол.

Филипп с застывшим от ужаса лицом прижал ладони к губам. Это выражение было знакомо Руперту с детства, когда, доведенный до крайности, до того, что исчезал страх перед наказанием, юный Каллум, физически более сильный, обрушивался на брата.

Руперт помолчал минуту, дожидаясь, чтобы его слова растаяли в горячем застывшем воздухе. Потом произнес:

— Если ты предпочитаешь оспаривать мои претензии…

— Оспаривать?! — Филипп словно выплевывал слова. — Да кто ты такой? Разумеется, я готов судиться в каждом суде королевства. Если, Каллум, ты думаешь, что я тебе все отдам, то ты просто чокнутый. Надеешься ворваться в мою жизнь и сразу стать обладателем и титула, и поместья? Прости, но ты еще глупее, чем я думал.

Руперт дал брату пощечину.

— Довольно оскорблений, Филипп, — спокойно проговорил он. — Мне на всю жизнь хватит тех, что я получил от тебя в детстве. Больше я их не потерплю.

Потрясенный Филипп поднес ладонь к пламенеющей от удара щеке и отступил назад.

— Ты осмелился меня ударить, — прошептал он.

— Ну и что? — Каллум небрежно пожал плечами. — Не надо было доводить меня до этого, дорогой. Попридержи свой язык и тогда можешь меня на бояться.

Неожиданно в руках у Филиппа появился какой-то маленький серебристый предмет, и он с искаженным от страха и ненависти лицом бросился вперед.

Нож блеснул в воздухе и мог бы распороть Руперту живот, если бы тот не отскочил в сторону. Нож лишь скользнул по серебряной пуговице камзола и, разорвав рубашку, царапнул по ребрам.

Рука Руперта потянулась к рукоятке шпаги, но Филипп с перекошенным ртом и безумными глазами снова напал на него.

Слишком поздно Руперт вспомнил, как Филипп любил игры с ножами. Как он, более легкий, чем его крепыш-брат, кружил и кружил, приплясывая вокруг Каллума и поигрывая ножом. И была в этой игре такая острота реальности, что Каллум в конце концов всегда прекращал борьбу, униженный сознанием собственной неспособности состязаться с братом в этом отвратительном смертельном танце.

Но сейчас это не было игрой. Лезвие полоснуло по рукаву камзола Руперта. Он схватил Филиппа за запястье, но тот отпрыгнул назад с присущим ему с детства проворством. Руперт едва успел наполовину вытащить из ножен свою шпагу, когда ему снова пришлось уворачиваться от стремительно мелькнувшего ножа.

И тут он споткнулся.

Он упал на одно колено, прикрываясь рукой, а застывшее, как маска, лицо брата нависло над ним. В воздухе блеснуло острие направленного в горло ножа.

Филипп не осознавал, что делает. Отчаянная ненависть овладела им целиком. Его не останавливала мысль о последствиях. Он знал лишь, что над его миром, как гром среди ясного неба, нависла опасность. И он не мог допустить, чтобы кто-то разрушил с таким трудом построенное им здание.

Руперт смотрел в глаза своего брата-близнеца, словно в глаза собственной смерти. Мгновение, показавшееся вечностью, он, как зачарованный, не мог отвести взгляда от двух темных омутов, в которых отражалась уродливая душа Филиппа.

Или уродливая сторона его собственной души?

Но затем сознание Руперта вырвалось из плена, и он отпрянул в сторону. В следующее мгновение Филипп со странным вздохом упал вперед, ткнувшись в плечо брата. Нож выскользнул из его руки.

— Господи, спаси и помилуй! — разорвал воцарившуюся тишину голос Октавии. — Летиция!

Жена Филиппа стояла над безжизненным телом мужа, и в ее прекрасных изумрудных глазах застыло отвращение. Она в молчании не сводила взгляда с большого камня, который держала в руке.

Руперт поднялся на ноги.

— До конца своих дней я буду вам признателен, мадам.

— Когда ваша жена рассказала мне обо всем, я… я поняла, что он попытается вас убить. Видите ли, я слишком хорошо его знаю.

— А я-то думал, что это я хорошо его изучил, — отозвался Руперт. — Никогда бы не поверил, что он настолько потеряет над собой власть. С ним никогда такого не случалось. Он всегда точно рассчитывал время и место, чтобы напакостить, а самому остаться непричастным. Я надеялся, что на сей раз легко раскушу все его уловки.

Филипп застонал и пошевелился. Он медленно привстал на колени, тряся головой, словно одуревшее от полученной взбучки животное. Затем, с трудом поднявшись на ноги, посмотрел на жену, все еще державшую в руке камень. Он осторожно потрогал шишку на затылке и снова уставился на супругу с выражением полного изумления.

— Я ухожу, — произнесла она ровным тоном. — Я направляюсь в имение, чтобы забрать Сюзанну. Потом я уеду к отцу. Если же он меня не приютит, я найду способ прожить и без чьей-либо помощи.

— Ты пыталась меня убить. — В глазах Филиппа застыло выражение ошеломленного недоверия. — Жалкое ничтожество, ты пыталась меня убить.

— Мое терпение лопнуло, — отозвалась Летиция все так же невозмутимо. — Мне безразлично, что вы расскажете в обществе. Можете развестись со мной — лично я только этого и хочу. Но вам никогда не удастся отнять у меня ребенка.

Она разжала пальцы, и камень упал на землю. Затем, повернувшись, зашагала прочь, высоко подняв голову. И в первый раз от ее невысокой фигурки в огромном, украшенном страусовыми перьями парике повеяло тихим достоинством.

Октавия нагнулась и подобрала нож. Лезвие из закаленной стали было настолько тонким, что могло вонзиться между ребер, оставив лишь едва заметную ранку. Это было оружие убийцы.

— Я намерен вернуться на террасу и обо всем объявить, — спокойно произнес Руперт, приводя в порядок камзол и поправляя сбившееся кружевное жабо. — Ты хотел бы сопровождать меня и присоединиться к тем, кто станет приносить мне свои поздравления? — обратился он к брату. — Или предпочитаешь оспаривать мои права? Если выберешь последнее, то доставишь обществу массу удовольствия. Клянусь, они сочтут такое течение событий куда более развлекательным, чем счастливое воссоединение давно потерявших друг друга братьев.