Джейн Фэйзер - Безжалостное обольщение

Теперь, когда ужас первых мгновений похищения был позади, Женевьева вдруг обнаружила, что совершенно спокойна. Возможности сбежать не было, поскольку даже луч дневного света не связывал это помещение с внешним миром, поэтому она принялась умываться и приводить себя в порядок, находя столь обыденные занятия весьма успокаивающими. По крайней мере встретит грядущую неизвестность умытой и причесанной.

На Женевьеве было шелковое платье янтарного цвета — платье, предназначенное для улицы, а следовательно, весьма скромного покроя: с вырезом под горлышко, отделанное на груди кружевами, с длинными до запястий рукавами, украшенными рюшами. Женевьева порадовалась этому, хотя почему, собственно, это должно было ее радовать? Если, — что не исключено, — ее собираются так или иначе раздевать, какая разница, что за платье на ней. При этой мысли по спине от отвращения поползли противные мурашки. «Нельзя думать о подобных вещах, нужно сосредоточиться на мысли о Доминике, на том, как выиграть время. Потому что Доминик придет непременно».

Казалось, прошло очень много времени, и состояние безмятежного спокойствия не раз сменилось паническим страхом перед неизвестностью, не сулящей ничего хорошего. Женевьева ходила по комнате, садилась на кровать, внимательно рассматривала немногочисленные предметы мебели, единственную ничем не примечательную картину, изображавшую домик возле водяной мельницы; снова ходила и невероятным усилием воли подавляла приступы паники, что лишало ее последних душевных сил и ясности мысли. Так что, когда наконец послышался звук осторожно поворачиваемого в замке ключа, она чуть не вскрикнула от испуга, сердце у нее бешено заколотилось.

На пороге стоял лакей в ливрее:

— Господа ждут вас в гостиной, мадам, — объявил он низким голосом и отступил, давая ей пройти.

Несмотря на чувство абсолютной нереальности происходящего, Женевьева, идя по коридору, вдруг поймала себя на том, что холодно улыбается. Лакей довел ее почти до конца коридора, где было окно, плотно занавешенное шторами. Широкая закругляющаяся лестница вела в квадратный вестибюль, освещенный мерцающими канделябрами. Они спустились, пересекли вестибюль, и лакей распахнул двойную дверь. Женевьева увидела изящные апартаменты, мягко освещенные множеством свечей. От зажженного камина здесь было тепло и уютно.

При ее появлении четверо мужчин галантно встали.

— Добро пожаловать, мадам. — Легран любезно взял ее за руку и подвел к камину, вокруг которого сидели остальные. — Могу ли я предложить вам бокал шампанского? Или, может быть, шерри?

С того последнего вечера в Вене она не переносила ни запаха, ни вкуса шампанского.

— Шампанского, пожалуйста, — так же вежливо ответила она, но без улыбки, и подумала, что по крайней мере не будет искушения выпить хоть глоток и удастся сохранить трезвость мысли.

— Надеюсь, вы не испытали чрезмерных неудобств в этом доме? — продолжал хозяин, передавая ей бокал.

— Все было до отвращения удобно, — парировала Женевьева. — Могу узнать, чем я обязана этим сомнительным удовольствием?

Удивительно, но она сохраняла ледяное спокойствие и самообладание, словно сидела в гостиной отцовского дома. Она не тратила силы на то, чтобы понять, почему так происходит, просто констатировала факт и была благодарна судьбе за это спокойствие.

— Позднее, мадам, — сказал князь Сергей, потирая руки, при этом сухая кожа ладоней неприятно шуршала.

— Мы вовсе не находим сомнительным удовольствие разделить ваше общество, — заметил Себастиани. — Уверяю вас, мы сможем сделать ваше пребывание здесь еще более приятным.

— Сомневаюсь, сеньор. — Наклонившись, Женевьева поставила бокал на низкий столик рядом с диваном — в до блеска отполированной его поверхности отразилось ее лицо.

Она обвела взглядом комнату. Ее собеседники были в безукоризненных вечерних костюмах: черные шелковые панталоны, сюртуки в полоску, рубашки с рюшами и крахмальные галстуки.

— Должна извиниться за свой наряд, джентльмены, я не ожидала сегодня приглашения на ужин. — От взгляда Женевьевы не ускользнуло восхищенное удивление, с каким было встречено столь хладнокровное замечание; это ее воодушевило.

Появившийся снова лакей объявил, что ужин подан, и все проследовали в обеденный зал. Поскольку за огромным столом красного дерева сидело всего пять человек, расстояния между ними были значительными, и Женевьеву снова охватило ощущение одиночества и нереальности происходящего. Вот сейчас, казалось ей, кто-нибудь войдет, хлопнет в ладоши, и она проснется рядом с Домиником, а все это окажется дурным сном.

За бесчисленным количеством сменявших друг друга блюд продолжалась светская беседа. С Женевьевой обращались как с почетной гостьей — галантно и внимательно, ведь она была единственной женщиной за столом. «Гостья» и вела себя соответственно, не упуская возможности поупражняться в остроумии. Заметив, что бокал с шампанским остался нетронутым, никто больше не предлагал ей пить, и такая деликатность с их стороны озадачивала Женевьеву. Похитители не могли не надеяться, что, немного опьянев, она станет более покладистой, каковы бы ни были их планы. «Впрочем, вероятно, это не имело для них никакого значения — буду я покладистой или нет». По спине снова поползли отвратительные мурашки, и она почувствовала, как капельки холодного пота заструились по ребрам. Нет, нельзя раскисать! Она снова взяла себя в руки и почувствовала, что пульс становится ровнее.

Приборы унесли. На столе появился графин с портвейном.

Женевьева встала:

— Полагаю, господа, вы предпочтете пить вино и курить сигары без меня.

— Напротив, — возразил Легран, — мы не станем курить, если вам это неприятно, но умоляем не покидать нас.

Впервые сверкнула сталь! Чуть склонив голову в знак согласия, Женевьева снова села и положила руки на колени, чтобы никто не увидел, как они дрожат.

— В последний раз, мадам, мы имели удовольствие беседовать с вами в игорной комнате на маскараде у Полански, насколько я помню, — заговорил великий князь Сергей.

"Когда Доминик, щелкнув кнутом, выгнал меня в ночь», — Женевьева снова сдержанно кивнула, ожидая продолжения, в котором, собственно, уже не было нужды.

— Кажется, вы дали согласие на партию-реванш в пике, мадам, — с вежливой угрозой напомнил Легран. — Или точнее сказать, на четыре партии.

— А мне помнится, месье Легран, что я оставила за собой право выбирать время и место и что никто не оспаривал моего права.

Все эти объяснения были, разумеется, бесполезны, но чем дольше она будет говорить, тем дольше не наступит неизбежное.

Себастиани растянул губы в своей иезуитской улыбочке: