Джейн Фэйзер - Венера

— О, я догадываюсь. Мне, кажется, следует быть начеку. — Томас улыбнулся. — Я уже слишком стар для подобных игр, дорогая госпожа Уайт. Так что подумайте, прежде чем скрестить со мной шпаги.

— О, сэр, разве я смею?

Полли почтительно поклонилась, при этом ее медово-золотистые локоны упали ей на грудь,

открывая нежную шею. Это была абсолютно покорная поза и в то же время — откровенно дерзкая.

Киллигрэ расхохотался:

— Госпожа Уайт, сценические поклоны вы делаете просто превосходно! Это весьма важно для актрисы. Полагаю, вы учились танцам?

— О да, — подтвердила Полли, украдкой глядя на Ника. — Моя гувернантка была ужасно строга, сэр, за что я ей всегда буду благодарна.

Она озорно улыбнулась.

Не зная, как далеко заведут Полли ее фантазии, Николас решил, что пора взять инициативу в свои руки. Любое неосторожно произнесенное слово могло все испортить. Видно было, что она наслаждалась каждым мгновением своей новой роли. Ну а Киллигрэ пытался тем временем определить, к какому общественному слою принадлежит эта леди.

— Уже слишком поздно, Томас, — поспешно сказал Кинкейд. — Мы и так отняли у вас много времени. — Он протянул мэтру руку. — Весьма признателен вам за все.

— Нет-нет, — ответствовал Киллигрэ, — это я должен благодарить вас.

«И никто не считает нужным сказать спасибо мне», — горько подумала Полли. Однако обида ее длилась совсем недолго: слишком уж сильной была ее радость. Если двое этих джентльменов хотят благодарить друг друга за то, что она делает, что ж, пусть будет так, — она сама поздравит себя с успехом!

Когда они вышли из театра, Николас взял девушку за руку.

Полли произнесла:

— Я уверена, что вы — великолепный танцор: ведь все придворные умеют танцевать.

— И я должен учить тебя этому, да? Никогда не думал, что стану учителем танцев, да еще и «ужасно строгой гувернанткой», — усмехнулся Кинкейд. — Однако ничего не поделаешь, придется взять на себя и эту роль.

Взгляд Полли мерцал в темнеющем вечернем воздухе.

— Я стану актрисой! Непременно! — издала она вдруг радостный вопль и закружилась в восторге на месте.

— Кажется, дело идет к тому, — спокойно заметил Ник.

Внезапно им овладело безумное желание, которое неведомым образом передалось в тот же миг и Полли. Она сжала его руку и крепче прижалась к нему.

— Боже мой! — воскликнул он, резко останавливаясь. — Никогда еще не хотел я тебя так сильно! Просто сгораю от нетерпения!

— Ник! — прошептала Полли, прижимаясь к нему в темноте улицы и не обращая внимания на ветер и стук проезжавшей мимо кареты.

— Идем! — отрывисто скомандовал лорд Кинкейд. — До дома всего несколько ярдов.

Он крепко взял ее за руку и ускорил шаг. Парадная дверь оказалась запертой, и Николас громко постучал. Миссис Бенсон поспешила открыть и, увидев взволнованное лицо лорда, спросила:

— Что-нибудь случилось, сэр?

— Нет-нет, все в порядке, — ответил он. — Просто на улице ужасно холодно. Мы замерзли.

Все еще крепко держа Полли за руку, он быстро поднялся по лестнице.

— Боже милостивый! — произнес Николас, резким движением захлопывая дверь гостиной и заключая свою возлюбленную в объятия.

Она, отчаянно желая близости с ним, расстегнула плащ и бросила его на пол. Николас стал целовать ее грудь, плечи, волосы. Потом, сняв с нее легкое изящное платье, принялся ласкать ее с такой смелой страстью, что Полли, дрожа от наслаждения и отдаваясь сладостному рабству и поклонению, буквально растворилась в волнах восторга и счастья.

Ник нетерпеливо сорвал с себя одежду, и Полли, встав на колени, возвратила ему томную ласку. И вот, когда желание слиться с ней стало уже непреодолимым, Ник положил ее на ковер и овладел ею. Она, его пассия, испытала блаженство столь безмерное, что душа ее, казалось, рассталась с телом, исчезли и представление о месте и времени, и ощущение своего «я».

Ник смотрел на Полли, лежавшую в его объятиях. Золотистые ресницы ее дрожали, бросая тени на атласные щеки, розовые от поцелуев. И, любуясь ею, лорд Кинкейд думал о том, что был готов ко всему в затеянной им новой и опасной игре, но любовь застала его врасплох, и ему теперь остается только одно — желать поражения самому себе.

Когда неделю спустя Ник вошел в разместившийся в Мерфилде театр, коим ведал достопочтенный Томас Киллигрэ, слух его потряс пронзительный визг. Он не спеша прошел мимо сцены, откуда слышались веселые голоса и громкий смех, открыл дверь в гримерную и несколько секунд молча наблюдал за происходящим.

— Подтяни еще на полдюйма, Лиззи, — приказал Киллигрэ раскрасневшейся камеристке, которая затягивала шнуровку корсета на жалобно вопящей Полли.

— Это невозможно! — закричала девушка, вцепившись в спинку стула так, что пальцы ее побелели. — Я не могу дышать! Вы меня задушите!

— Ерунда, — спокойно возразил господин Киллигрэ. — Сначала вы будете чувствовать некоторое неудобство, но со временем привыкнете.

— Я к этому никогда не привыкну, — простонала Полли, оборачиваясь и стараясь разглядеть, что делает за ее спиной Лиззи. Увидев стоявшего у дверей лорда Кинкейда, она взмолилась: — О, Николас! Скажите господину Киллигрэ, чтобы он не делал этого!

Слова ее сопровождались глубоким стоном — это Лиззи закрепила шнуровку.

— А, Ник, добро пожаловать! — Киллигрэ поднялся навстречу лорду. — Может быть, хоть вам удастся объяснить Полли, что без корсета никак не обойтись.

Николас взглянул на рассерженное личико своей возлюбленной. Только тонкая ткань сорочки защищала ее кожу от твердого костяного корсета, который туго сжимал спину и плечи и высоко поднимал грудь в вырезе сорочки, окаймленной тонкими венецианскими кружевами.

— Ты обязательно должна носить корсет, — сказал Кинкейд. — То, что надето под платьем, порой важнее самого платья.

— Смею заметить, — вставил Киллигрэ, — корсет придает движениям особую грацию. Без него платье не будет сидеть хорошо, и вы не сможете правильно держаться на сцене. Особенно это касается поклонов. Не захотите же вы испортить то, что у вас получается столь превосходно?

— Мне кажется, что в нем я вообще ничего не смогу сделать, — заметила недовольно Полли.

Подойдя к ней, Николас окинул ее опытным взглядом.

— Я думаю, это чересчур туго, Киллигрэ. Надо немного ослабить. Хотя бы на первый раз, — произнес он и, не дожидаясь ответа, сам развязал шнуровку.

— Странно, что вы не носили корсета раньше, — выказал свое недоумение Киллигрэ. — Если у вас была гувернантка со строгими правилами…

— Дело в том, что моя тетя умерла от слишком туго затянутой шнуровки, когда была в положении, — выпалила вдруг Полли. — Так что моя мать совсем не одобряла этого. Кроме того, мои родители были пуритане и осуждали подобную суетность.