Патриция Кемден - Золотой плен

Бекет отстегнул шпагу, бросил ее на койку, расставил ноги и уперся кулаками в бока.

– Соблаговолите объяснить, милейший, почему каждая собака в лагере знает о моем визите в замок Сен-Бенуа.

Флад откашлялся и заметно покраснел.

– Так ведь я думал, полковник, что вы ездили даму сердца проведать, а ежели ошибся, простите великодушно! Чтоб я сдох, если еще когда помяну всуе имя мадам де Сен-Бенуа. Вот вам крест, полковник...

– Хватит, Гарри!

Широкое лицо денщика вновь расплылось в улыбке. – Слушаюсь!

– Помоги стянуть это проклятое голландское тряпье! Я себя чувствую в нем свиной колбасой.

Флад стащил с него темно-синий камзол и подал ему алый. Полковник расправил затекшие плечи (отлично сшитый мундир сидел как влитой) и облачился в кирасу, отполированную до зеркального блеска.

Бекет любил мгновения, когда ум освобождается от всего ненужного, наносного и кровь быстрее бежит по жилам в предвкушении смертельной схватки. Но сейчас это почему-то давалось с трудом.

Почти все титулованные англичане сидят по своим замкам, в тепле и спокойствии, слушают веселый женский и детский смех. Сыновья английской знати обычно предпочитают мир войне, если, конечно, не прошли, как он, через все круги ада.

Не понеси его нелегкая в тот злосчастный день за ворота Вены, не попади он в засаду Сатаны – как знать, может, теперь лакей надевал бы на него не перевязь со шпагой, а вышитый камзол. И в ушах отдавался бы не скрежет оружия, а гомон детей, играющих в «гуси-гуси». И рассвет он встречал бы не на жесткой походной койке, а на пуховой перине, застланной белоснежными полотняными простынями, и ощущал бы под боком мягкий изгиб бедра, а на руке – разметавшиеся золотые волосы.

Бекет сглотнул ком в горле и обругал себя дураком. Никто не в силах зачеркнуть свое прошлое, и ничто не смягчит сердца, обратившегося в камень.

– Гарри, собери мешок в дорогу. Тронемся сразу после битвы, па пирушку не рассчитывайте. Вы оба понадобитесь мне в замке Сен-Бенуа.

Прозвучал сигнал трубы. Конюх с проклятьями тащил к палатке упирающегося Ахерона. Бекет уже откинул полог, но вспомнил о бумаге, полученной из рук герцога Мальборо. Он взял с койки голландский мундир, порылся в карманах и вытащил листок.

Вместе с ним вывалилась на пол желтая атласная лента. Он поднял ее, не задумываясь, и вдруг что-то кольнуло в сердце. Ноздри защекотал дразнящий запах жасмина, и Торн снова ощутил аромат ее волос, каждой позолоченной солнцем пряди. Увидел настороженные серые глаза и чуть приоткрытые губы, влажные, манящие...

– Милорд, что с вами? – беспокойно спросил Найал.

Бекет мгновенно вернулся к запахам пороха и конского пота. Хотел было отшвырнуть ленту, но тут раздался новый трубный зов, и он машинально запихнул ее вместе с письмом в карман.

– К оружию, друзья!

Полковник Бекет лорд Торн стремительно вышел из палатки.

Катье отерла взмокший лоб батистовым платком. Хотя солнце уже клонилось к закату, жара не спадала. Пыль забивалась во все поры; в тишине уныло цокали копыта по засохшей дорожной грязи. Еще несколько дней назад, когда разнеслась весть о том, что французы вошли в Ауденарде, вся дорога была забита купцами и фермерами, уносившими ноги и что можно из имущества. Теперь же они с Петером ехали в одиночестве.

Она сидела на жестких досках и вспоминала угрозы англичанина. Ну, теперь он ее вряд ли отыщет. Собралась она быстро, вещей взяла немного (главное – запрятанные на самом дне сундука осколки часов), даст Бог, доедет без лишних хлопот.

Подле нее калачиком свернулся Петер, взволнованный таким приключением.

– Мам, а зачем мы едем к дяде Клоду? Ты же его не любишь. А почему Мартен с нами не поехал? Я буду по нему скучать.

Катье обняла сына за плечи и ответила только на второй вопрос:

– И я буду скучать, мой милый, но кто-то же должен присматривать за домом.

Впереди шагал, ведя под уздцы Току, угрюмый детина – больше Мартен никого не смог сыскать в провожатые, хотя обегал всю округу. Даже маленькая смирная Тока его сразу невзлюбила – упрямилась, изо всех сил трясла головой. Он так дернул вожжи, что лошадка споткнулась.

– Эй, потише! – окликнула его Катье. – Она не приникла к упряжи.

– Зато я привык усмирять строптивых тварей, – проворчал тот.

Если кто и тварь , так это ты , подумала Катье.

– Мам, а далеко до дяди Клода? – опять подал голос Петер. – А Тока не обидится, когда я сяду на большого коня? Мартен говорит, что у дяди Клода много-много лошадей. Целых пять!

Катье засмеялась.

– Думаю, она не обидится, если ты будешь следить, чтобы ее холили и кормили как следует.

– А как же?! Мартен говорит, что настоящий рыцарь должен заботиться о своих лошадях. Мам, дядя Клод – настоящий рыцарь? Он меня научит скакать верхом? А ты будешь смотреть, как я учусь?

У Катье защемило сердце.

– Мне, сынок, придется ненадолго оставить тебя. Я должна навестить тетю Лиз.

Петер нахмурился и надолго замолчал.

– А почему, мам? – спросил он наконец. – Разве тетя Лиз не может приехать к дяде Клоду?

– Нет. Ей нужна моя помощь в Серфонтене. Помнишь, я рассказывала тебе про Серфонтен?

Он кивнул, придвинулся поближе и начал играть с тряпичной куклой, что смастерила для него Грета.

Пыль из-под колес повозки смешивалась с пороховой гарью, долетавшей с поля битвы. В глазах и в горле щипало от сажи и пепла, которые заволокли весь закатный небосклон.

Угрюмый детина оглянулся и что-то пробормотал. Катье тоже окинула взглядом дорогу – позади них она тянулась еще с милю, прежде чем скрыться за гребнем холма. Из-за него вдруг вынырнула черная точка, и вскоре Катье разглядела всадника: он мчался во весь опор, нахлестывая коня. Она испуганно прижала к себе Петера.

Мальчик внимательно посмотрел на нее, потом вытянул шею из-за ее плеча.

– Мам, это кто? Мартен?

– Нет, солнышко. Я не знаю, кто это.

Она прищурилась: голубой мундир и что-то знакомое в посадке головы... Рулон !

Катье быстро пригнула голову сына, сама склонилась над ним и чуть приподняла нижнюю юбку: за подвязкой чулка она спрятала нож. Пальцы обхватили костяную рукоятку, но вытащить нож не смогли: он запутался в кружевах. Катье потянула на себя, но лишь разорвала оборку. Стук копыт уже отчетливо отдавался в ушах, и она как могла скрючилась в повозке, заслоняя собой Петера. Может, Рулон примет их за крестьян и проскачет мимо?..

Но он осадил коня прямо перед повозкой, едва не разодрав ему пасть. Спрыгнул на землю, так что оглушительно зазвенела привязанная к седлу кираса, и напустился на провожатого:

– Ну ты, дубина! Я же тебе приказал задержаться на развилке!

Тот с отсутствующим видом пожал плечами.