Марина Дечко - Знахарка

А тогда не только добыча еды - вся работа по дому на него тяжелой сумой ляжет.

И ведь у отца хватило совести оставить не только супружницу, потерявшую разум, но и детей своих. И на кого оставил? На Гая, которому всего-то семнадцать зим минуло?

Помнится, раньше он, рыжий олух, храбрился, зим себе добавляя. Все хотелось поскорее старше стать. Не хлопцем голодраным - мужиком статным себя ощутить.

Оттого и бородку огненно-рыжую, жиденькую пока, растил, напоказ выставляя. Это теперь он ее сбривал начисто, потому как все чаще промышлял воровством что в палатах княжеских, куда посыльным доставлял еду, что средь выставы. А тут дело такое: как поймают за мелочь такую, как воровство хлеба, изобьют. За ту самую бородку жиденькую и оттягают, пока палками спину отхаживать станут.

И это еще ничего. В былые времена, говорят, за такое казнить могли. Да тавром клеймить. А нынче спокойно...

И руки Гая снова поползли к корзине, воруя хлеб да оставляя его за пазухой льняной рубашки. Не первой свежести. С пятнами жирными, оставленными что хлебом свежеиспеченным, что редким кусманом мяса копченого, при палатах балыком прозванного. С парой заплаток, которые Гай старался укрыть ладонями, прося кухонных о работе. Кухонные при княжьем дворе не любили голодранцев.

Голодранцев вообще никто не любил. А оттого и выходило: раз родился в семье простой, сельской, то и помирать там придется. И хорошо бы, чтоб с хозяйством сладить...

Гай вспомнил покошенную избенку, оставленную на обочине Камнеграда, и тягостно вздохнул: нет, с хозяйством ему не сладить. Это ж где его раздобыть?

На скотном дворе не в один десяток алтынов такое добро станет. А алтыны в карманах Гая появлялись редко: еще реже, чем еда. И не задерживались надолго.

Значит, и думать об том нельзя. Что с дум-то? Верно, ничего.

И тогда рукам мыслями мешать не стоит. Глядишь, и наберет в запас съестного, чтоб мамка с сестрами с голоду не отошли на старое капище. А там будет новый день. И новые помыслы.

Гай снова обернулся.

И ведь оставался незамеченным не только благодаря везению. Та болезнь, что лишила его мамку остатков разума и уже принялась за сестриц, у него самого развернулась иначе. Дивно.

Как заметил?

Так еще в детстве, когда папка с ними жил. Бывало, зим этак в пять заберется на колени к тятьке да таскает петушков сахарных из-за пазухи. Смеется, нити силы выпуская да окутывая ими родительский взор. И ведь отец потом все дивился: куда петушки делись? Вот те были, а так-то - и нет.

А малец все усмехался, шалил.

И как рос - шалости все больше становились. А с ними и нити силы сырой росли, прочнели.

К десяти зимам Гай мог не только взор отводить.

Бывало, у матки голова разболится. Кричит и плачет она. А Гай не выносил ее слез. Потому и забирал боль ееную. Сначала себе, потом научился в землю жирную отдавать, к капищу привязывая. На капище землица старая, святая. Она на многое способна - Гай это знал наверняка.

С зимами и других умений прибавилось.

А вот с мамкой не сладил. И с сестрами не сладит. Удержать пару зим - это да, но ненадолго.

Отчего-то проклятие баб в их семье не поддавалось дару Гая. Не оттого ли, что оба они - одинаковы?

Гай не разумел. Не было у кого спросить подмоги. Да и к кому с таким сунешься? Мало ли жизнь научила его держать язык за зубами? Уж и в храм не пустят, как прознают о таком. И он бы, Гай, не расстроился, да только девки егоные реветь станут. А с ними и мамка, не разбирая рева. Эта-то ревела часто...

Гай снова выпустил нити силы, закрывая от кухонного люда что себя, что лиходейство свое. А сам продолжил.

Еды в этот раз набралось много. И рубашка выдаст его. Вот если бы удалось личину сменить. Хоть ненадолго. Поправить черты, исказить фигуру. Расширить в талии, чтоб рубашка не из-за хлеба топорщилась, а словно бы из-за живота...

Гай улыбнулся. Такой живот был бы для него благостью. Это ж где видано, чтоб человек мог не просто поесть, а раздаться в поясе? Невиданная блажь. И подвластна она лишь баринам. Те вот все как один - румяные да широколицые...

Личина меняться не хотела. Плыла - это Гай чувствовал, а вот так, чтоб по-настоящему - с трудом. Хлопец вспомнил знакомого барина. А что, может, и получится?

Усы дорисовались легко. Завились широкими кольцами, в бороду вплетаясь. И сама борода та не жидкой рыженькой стала, но густой да русой. И волос отрос.

Пальцы на руках раздулись, словно бы колбаски, что подают в высокие покои. И живот...

Гай так увлекся, что не сразу заметил: за ним наблюдают. Пристально да внимательно. С одобрением. Дурак! Ведь если бы заметил, остановился: кто на кухонном дворе хором княжеских мог наблюдать за ним с одобрением?

Ворье тут же схватили бы, а этот...

Гай встретился с ним взглядом лишь тогда, когда закончил. Удивился. И ответил улыбкой на улыбку, зубы показавши.

Оскалился, значит. Предупредил.

Пусть барин знает, что Гай ему так просто не отойдет. И коль шкуру придумает с него снять, то шкура та дорого обойдется.

А барин подошел. И рука его правая, в кожаную высокую перчатку облаченная, привлекла внимание хлопца:

- Не бойся, дурень. Уж коль хотел бы я с тебя шкуру содрать, не ждал бы завершения твоих метаморфозов. Что умеешь?

Он подхватил рыжего хлопца под руку и вывел во двор. Ладонь в кожаной перчатке была крепкой и отчего-то... холодной?

От удивления Гай растерялся, ввиду чего сила его ненадолго выбилась из-под власти. И принятый облик поплыл.

Проходящая мимо кухарка взглянула на него с неодобрением, неладно. На что он оскалился в ответ.

- Ты, Лада, иди по своим делам, - отговорил бабу барин, что вел Гая под руку, - видишь, малохольный? И стражу звать не след. Сам справлюсь. Не буйный он.

И барин вывел Гая за ворота палатные. А там - в переулок к Площади Головной, с которого, впрочем, быстро убрался. Видно, не хотел, чтоб видели его с таким оборванцем. А Гаю что? Ему почести ни к чему были. Палками по спине за воровство не отходили - и то ладно. А что барин задумал неладное, это и он понимал. Уж не стал бы с таким оборванцем дело иметь...

И Гай выпустил на пальцы силовые потоки. Так, для всякого случая.

- Ты не дури, - тут же откликнулся барин. - Твоей силы мне на поиграть хватит, пока не пробудили. Хотя потенциал в тебе огромный. Госпожа будет довольна.

И он потянул Гая дальше, уводя все глубже и глубже в зловонные проулки, среди которых обитались такие вот отребья, как и сам Гай. А он расслаблялся - дома и стены, как говориться, помогают.

К слову, стены, к которым вывел барин Гая, были на редкость обшарпанными. Проредившимися. Такие даже в его собственной избенке выглядели бы гадко. А барин-то не чурается ни стен, ни проулков. Тоже из таких, как он?

Дивность ситуации уже не завораживала - заставляла чутье рыжего хлопца собраться, держа силу наготове. А барин лишь усмехнулся: