Марина Дечко - Знахарка

- Она и сама - дитя, - лается знахарка, - и коль понадобится...

Она не говорит, что будет дальше, но продолжает рассказ, потому как Мару снова крутит в потуге:

- ...а ныне в Небесном Чертоге догорает тонкая лучина.

И в узком круге блеклого огня прядет Матка ручничок для души, что горит на тонком стебельке. Потому как ей - безгрешной - нельзя на землю без ручника судьбоносного. Чиста она.

Замерзнет от ледяной стужи, заплутает без подсказки.

Зачахнет.

И душа это - не душа пока вовсе. Сребный огонек, что дрожит меж корявых листьев. Ходит ходуном от злого ветра, разгулявшегося что на земле, что в Чертогах, да только горит.

Что держит душу эту? Так знамо: любовь маткина. Коль не любила б, давно затух. А так...

Вот обернет душу Пряха в нитки заговоренные, напишет ей рунами целую жизнь, - и тогда, гляди, дитя вздохнет. Глотнет морозного воздуха, закричит младенческим криком...

Крайя смахивает уже не капли - струйки ледяного пота и заглядывает в синие глаза Мары, шепча у самых губ:

- Погоди, хорошая, силься. Не час пока. Что Пряха?

Так торопится. Знает и про боль твою, и про любовь к малече. Хочет, чтоб матка подолом платяным поскорей дитя утерла.

Подхватывает вот крючковатыми пальцами шершавую нитку, да продевает ее в дощечку, что руной ложится в полотно.

Берет нитку другого колеру, и снова вяжет ее с бревенчатым знаком.

Раз за разом, петля за петлей....

Глиняный жбан опаляет ладони знахарки горячим отваром, и она, любовно дуя на густой пар, подвигает щербатый край к сухим губам Мары, заставляя ту сделать несколько долгих глотков:

- Вот так, моя хорошая. Скоро полегчает. То ж арника с аиром, пижмой южной сдобренные. Боль прогонят, а там и дитя явится...

И когда девка закрывает глаза, переворачивает над отваром темную банку, что роняет белесоватые капли.

Одна, две...

Двух пока хватит.

И Крайя продолжает говорить, потому как Любомила снова уходит, а Мара перестает кричать.

Нитка пульса, дрогнув под грубой кожей старухи, начинает успокаиваться. И минуты меж потугами исчезают одна за другой. Скоро уж...

- ... и когда холстина готова, Пряха поднимает лучистый огонек из плетенки, да, согрев его своим дыханием, опускает в ручничок, слово приговаривая...

И не слово - наговор...

Оттого и нитки вспыхивают, липнут к радужному свету, да срастаются с душою.

И дитя в последний раз глядит на Пряху, а потом...

- Любомила!

Крик Крайи заставляет сорочьи, испуганно-тихие разговоры баб, примолкнуть, и в горницу вбегает растрепанная баба, от кожуха которой явно тянет морозом.

- Родила? - Люба наклоняется над самой Марой, пытаясь понять, где новородок, но тут же прянет: дитячьего крика не слыхать. И на лице бабьем - испуг.

- Держи девку! - Кричит на нее Крайя, а сама падает на бревенчатый пол у ног молодицы.

В криках Мары Люба не разумеет ни того, что в этот самый миг Пряха небесная опускает младенчика прямо в руки знахарки, ни того, что крики эти, до жути ее пугавшие, затихают. И тогда Люба со страхом поднимает глаза до серого лица девки, которое ныне не серо совсем.

Румянец яркий горит на щеках. И сама девка - не девка, но матка уж - тянет тонкие руки к младенчику. И гладит малечу, пытаясь унять жалостливый плач.

И за плачем тем не слыхать, что деется за забором, как беснуется толпа.

А молодица укладывает дитя на груди. И когда то, уютно улегшись на теплом материнском теле да зажав розовый круг полной груди меж щербатых десен, успокаивается, Мара вдыхает сладкий запах, что у самой головки. Улыбается, шепчет:

- Ярослава.

И закрывает глаза.

А где-то там, в Чертогах Небесных, Пряха удивленно оборачивается за плетенку, что только-только отдала душу живую. Приглядывается, хмуря бровь, и охает. А стебель загорается огоньком сребным все ярче, все сильнее.

И Пряха бросается к вязанке, чтоб успеть. Ручник сплести? Нет, на то уж часу не хватит. И если душе родиться нынче надобно...

Небожительница поднимает с деревянных половиц полотно, что еще хранит тепло дитяти, мамке переданного. И оборачивает им другое. Дурно то? Дурно. Да только кто ж ее, душу эту в свет пустил?

Пряха не знает. Не бывало такого. Значит, связала души две меж собою?

Связала.

Судьбы переплела? Переплела.

И, стало быть, нынче их таких двое. И в каждом жизнь и погибель другого.

***

- Таких ночей давно не бывало! Анка, поглянь на небо! - Немолодая женщина устало прислонилась к холодной стене избы. - Диво!

Небесная гладь, щедро сверкавшая россыпями звездной росы, казалась бескрайней. Куда ни глянь - все одно. Но вот за самым горизонтом что-то сверкнуло. Ярко, порывисто.

Зарница? Быть не может! Где ж это видано, чтоб хлебозары сияли зимой?

- Диво... - Только и протянула баба, уставясь на темнеющее небо.

Она крепче укуталась в меховой тулуп, закрывая вспотевшую спину, и протянула руку дочери:

- Дай напиться!

Девка тут же подала матери глиняный жбан, и та шумно глотнула свежего молока. Анка поежилась от страха, глядя на неспокойную толпу у забора, и вопросительно покосилась на мать:

- Скоро-то?

- Кто ж его знает, дуреха! - Баба по-доброму обругала девку: пятнадцатая зима, а доселе жизни не знает: - Это ж как...

- Воды, девки! - Тучное морщинистое лицо просунулось в дверной проем и тут же нырнуло обратно: - Баба помирает. Плохо дело...

Она сморщилась от кусачего мороза и с силой захлопнула двери, а испуганная Анка схватила мать за толстый рукав:

- Боюсь, - промямлила она, - дай остаться!

Не оборачиваясь, мать ответила:

- Дура ты, Анка, - мертвых бояться! Дура! И дитя еще! - Она сурово глянула на дочку, заставляя ту упереть взгляд в пол: - Ладно, будь по-твоему! Но смотри, здесь не лучше! Вон, - она кивнула в сторону гудящего людского улея, - гляди в оба!

И, выпустив наружу клуб белого пара, скрылась за дверью. Анка слышала ее тяжелые шаги и возню в доме, и на секунду ей стало легче. Зачем она здесь? Ажно мало баб в селе?

- Блудница! - Женский голос из толпы прервал ее сомнения, напомнив, отчего она мерзнет на крыльце. Мало у кого было такое же доброе сердце, как у ее матери. И мало кто согласился помочь бедной Маре.

Анка поежилась.

...принести в подоле дитя!

Самое страшное, что могло случиться с девкой! Она с ужасом представила себя на месте Мары и согрешила в мыслях: да, она бы просила старую Крайю не о родах. Уж лучше истекать кровью, только не ждать участи от беснующихся праведников!

Да и в былое такого не привечали, чтоб девка одна рожала. Зачинали-то, поди, двое. Где ж молодец? Кто обучит дитя, кто защитит малечу? Да только после прихода на эту землю новых храмов стало еще суровей.

Толпа взволновалась еще больше, и теперь Анка не знала, правильно ли поступила, оставшись на холоде.