Келли Мур - Невиданное

Рабство отменили более чем столетие назад. Позорные Южные «черные кодексы» — официальные ограничения для основных свобод черных граждан — не отменялись вплоть до 1980-х годов. Тридцать лет спустя, расы продолжали разделяться, и достаточно ощутимо. Было очень сложно заставить людей изменить свои убеждения; должны были умереть целые поколения, чтобы унести с собой в могилу расовую ненависть.

— Они очень глупые, Сара.

Я рассмеялась. Сэм не часто критиковал кого-нибудь, но когда он это делал, то делал это очень метко.

— Да, приятель. Так и есть. И знаешь, они почти также думают и о женщинах тоже: что женщины не настолько умны, как мужчины.

Сэм, благослови его Господь, просто с отвращением покачал головой.

— Тот мальчик, которому нравятся магазины хозтоваров, так не думает?

— Нет, я вполне уверена, что он так не думает. Так же, как и его отец. Никто из наших знакомых так не думает. Но очень многие все еще придерживаются этого мнения.

— Почему сейчас все намного хуже, Сара? — Сэм на мгновение замер, между его бровями пролегла бороздка.

Его вопрос поразил меня. На какой-то миг я подумала, что он говорит не об Астории. Я тряхнула головой и слегка пожала плечами.

— Не знаю, дружок. Место, откуда мы приехали, было намного лучше.

— Но здесь Мэгги. А мы любим Мэгги.

— Точно, согласилась я. Мы любим Мэгги.

Он кивнул и снова начал идти.

Сэм не слишком хорошо знал Мэгги до похорон бабушки. Она жила в Южной Америке несколько лет, работала учителем в школе, которая специализировалась на помощи подросткам с отклонениями в умственном развитии. На похоронах они встретились впервые с тех пор, как Сэмми был еще совсем маленьким, и это было типично странно для Сэмми.

— Это твоя тетя, Мэгги, — представила ее мама.

Сэм посмотрел на Мэгги расширившимися глазами и сказал:

— Ой, а ты уже выросла.

И я решила, что мама, видимо, не должна была относиться к Мэгги, как к «моей маленькой сестренке» так часто. Но Мэгги в ответ кивнула с серьезным видом и сказала:

— Да, я выросла.

— Но мы все еще друзья. — Тогда Сэм вложил свою ручку в ее.

— Да, мы все еще можем быть друзьями. — Мэгги в ответ улыбнулась.

И так оно и было. Они много времени проводили вместе. Что вроде как заставляло меня слегка ревновать, серьезно. Сэмми всегда был моим лучшим другом.

Мы вышли из маленького леса, как раз на северо-востоке от Дома Эмбер. Я на минутку остановилась, осматривая свой новый дом, деревья и баррикаду из паучьих веток вокруг него. В этом месте над рекой, дом стоял на фоне южного пейзажа, как будто это была последняя основательная фигура между нами и тем, что скрывалось позади нее.

Когда мы вошли в дом, папа был в передней, заводил дедушкины часы. — Как в Северне? — улыбаясь, спросил он.

Я раздумывала над тем, чтобы сказать ему, что Северна была тем местом, где на протестующих натравливали полицейских собак, и травили газом маленьких детей, которые случайно оказались рядом, но мое горло слишком болело. Я скажу ему об этом позже.

— Нормально, — ответила я.

— Мы ходили в… — Сэмми с восхищением добавил.

— Позволь мне угадать, — прервал его папа. — В магазин хозтоваров. — Сэм кивнул. — Видимо, ты весело провел время. Вы двое часто ходите в город. Это вроде четвертый раз за три дня?

— Здесь все равно больше нечего делать. — Для того, чтобы побыстрее закончить разговор, я подтолкнула Сэма к лестнице. — Может, покажешь мне то радио, которое ты разобрал, приятель?

В основном я любила своего папу — всегда добродушный и скромный, несмотря на то, что он был известным хирургом, который внес изменения в медицину, которые практиковались по всей Северной Америке. Но на данный момент я думала, что с его стороны было безответственно притащить Сэма и меня из Астории сюда.

На верхней площадке я проследовала за Сэмом в его комнату, битком набитую старинными морскими штуковинами и разнообразными разобранными электрическими приборами. Она называлась Морская комната. Это было еще одной претенциозной странностью Дома Эмбер — многим комнатам давались названия. Не обычные названия типа «кабинет» или «столовая», а такие, где используются заглавные буквы, вроде «Белая комната» или «Китайская комната». Каждый раз, когда я заходила в ванную с названием Первоцветная Ванная, у меня появлялось ощущение, что мне нужно носить шифоновую одежду.

— Спасибо, что пошел со мной сегодня, — сказала я ему.

— Всегда пожалуйста, — ответил Сэм. — Ты, правда, хочешь увидеть мое радио?

Так что я принялась рассматривать разобранную вещь, беря со стола отдельные части и осторожно возвращая их на место.

— Не слишком это похоже на радио. Ты сможешь собрать его снова?

— Я делаю кое-что получше. — Он с пренебрежением посмотрел на меня. — Что-то, что сможет слышать другие места.

Я чуть не спросила его, какие места, но передумала. Я просто кивнула.

— Очень круто, Сэм.

Он выбрал отвертку и вернулся к своей работе.

Моя комната располагалась через арку, в восточном крыле. Она называлась Цветочной комнатой, это было справедливым названием, потому что моя мама разрисовала ее цветами. Ей было лет 11 или 12, когда она решила переделать комнату, покрыв ее бледно-зеленые стены цветочным садом из детских фантазий. Розы, гортензии, глицинии, ирисы, даже пчелы и улитки.

Из всех комнат в мире я бы выбрала Цветочную Комнату моей мамы с ее кроватью с балдахином, фамильным одеялом, скамейкой у окна, книжными полками, на которых стояли книги в своих первых изданиях, а между ними кукольный Дом Эмбер, воспроизведенный вплоть до деталей мебели и крошечного компаса в виде розы ветров на полу на верхней площадке лестницы.

Я увидела, что Сэм должно быть снова игрался с кукольным домиком, потому что его защелка была открыта и две шарнирные половинки были слегка распахнуты. Я настежь открыла их, чтобы убедиться, что все содержимое на месте и в безопасности. Кажется, что единственной передвинутой вещью были маленькие китайские куколки — папа и маленькая светловолосая девочка находились вместе в передней спальне, тогда как мама и темноволосый ребенок сидели в круге в детской наверху. Я оставила их так, как он захотел, и закрыла переднюю панель.

Обед ожидался не раньше чем через час или два, так что я взяла тетрадь, решив что можно написать письмо домой Бетани. Я любила Би; мне нравилась ее семья. Они относились к тому типу людей, которые покупали продукты только американского производства и пикетировали немецкое посольство, чтобы добиться полной правды о том, что происходило с евреями в Европе. Они были настоящими Асторианцами. Я скучала по ним.

Я села за стол и начала писать: