Келли Мур - Невиданное

Паук янтарного цвета раскручивал передо мной свою паутину. Ее нити формировали лабиринт, который, как я знала, мне нужно пройти, чтобы отыскать сокровища, спрятанные в его центре.

Я следовала по запутанному пути, легко бежала в тапочках цвета осени, ночь скрывалась за светом свечи, выбивающиеся ветки хватали меня за платье. Вокруг в лесу вырастали изгороди, но я знала, в какую сторону размотается паучья нить.

Направо, пропустить, направо, налево, пропустить, налево.

Маленькая девочка в белом наблюдала за мной, ее глаза — зеленые глаза — были полны надежды.

В центре лабиринта я нашла сундук внутри паучьего дома, на котором были написаны слова. То ли паук, то ли маленькая девочка искушали меня:

— Разве ты не хочешь заглянуть внутрь?

Я опустилась на колени на черно-белый пол перед сундуком, сдвинула панели, чтобы разгадать секрет его открытия. Но когда, наконец, прозвучал щелчок и сундук открылся, на восьми ножках выползло черное страдание.

Темные твари бежали за людьми с замерзшими сердцами — Сэм, мама и папа, Мэгги, Джексон, Ричард. Я взяла метлу, чтобы вымести прочь эти создания. Затем я собрала своих близких и сунула их в карман.

Но создания роились над маленькой девочкой в белом, и она исчезла, как моментальный паучий укус.

Я смотрела и вытирала слезы, которые капали на подол моего платья.

Я пока не могу получить сокровища. Мне нужно снова попытаться разрешить загадку.

Мне было шестнадцать, когда у меня был мой второй первый поцелуй.

Наверное, у каждого из нас есть больше чем один первый поцелуй — может быть даже бесконечное число — и мы просто не помним этого. Первые поцелуи. Первые возлюбленные. Первые сожаления. До тех пор, пока все не станет правильным. До тех пор, пока мы не станем теми, кем должны.

Но этот первый поцелуй я хотела б никогда не забывать.

Так что я заставлю себя помнить все это. От самого начала и до конца. Приступ бабушки в середине октября. Ее похороны, когда мы похоронили ее рядом с моим дедушкой на семейном кладбище на холме над рекой. Тайный разговор моих родителей, который я подслушала, о том, когда они смогут вернуться в Мэриленд, когда ситуация достаточно изменится. События, которые отбросили нас назад, затем вперед. Снова.

Дом, в котором я выросла, — прелестный желтый домик в викторианском стиле, который стоял на краю воды на западе Сиэттла — был продан через две недели после того, как риелтор разместила свою табличку. Тридцать дней спустя мои отец, мама, брат и я были на пути к бабушкиному дому. Дом Эмбер. Теперь он принадлежал нам.

В тот первый день, когда мы подъехали в нашем фургоне, и я спала, зажатая на заднем сидении, я ощутила дом еще до того, как увидела его. Я проснулась с ощущением, что у меня на руках поднялись все волоски. Папа свернул к воротам, оставляя одинокий след от шин на покрытой снегом дороге. Дом стоял на утесе, над рекой Северн, на достаточном расстоянии от лесной посадки. Он ждал нас под серым небом позднего утра, его невидящие глаза ожидали нашего приезда.

Поместье было знаменитым — одно из старейших в Северной Америке, принадлежащее одной и той же семье, моей, с 1600-х. Спящие сады окружили дом, который был обит белой вагонкой и кирпичами с зеленой отделкой. Не так уж развязно, но солидно. Чувство старости.

Бабушка рассказывала мне, как на протяжении трехсот пятидесяти лет мои предки достраивали Дом Эмбер — крыло здесь, крыльцо там, балкон, башенку. Десятилетие за десятилетием. Столетие за столетием. Когда я была ребенком, у меня было смутное восприятие дома, который медленно вырастает из-под земли.

Красивое место. Удивительный дом. Без вопросов. Я просто не хотела здесь жить. Я вспомнила, как однажды я бродила по живому лабиринту и с радостью думала о возможности стать частью Дома Эмбер, — но в тот декабрьский день, когда дом стал нашим, я уже не помнила, почему.

Не то чтобы я тосковала по дому, хотя частично и это было причиной. Меня не покидало чувство, что что-то не так, мы что-то упускаем, но я единственная, кто замечает это. Фантомная боль в конечности, которая не могла болеть.

Чувство усилилось, когда я вошла внутрь. Я замерла, рассматривая все привычные вещи моей бабушки, ставшие теперь незнакомыми, потому что ее не было. Как будто я впервые увидела их такими, какими они были — не просто бабушкины вещи, но они также принадлежали ее бабушке и бабушке до нее. Как будто какая-то нить, стечение места и обстоятельств связало нас вместе через поколения в обоих направлениях. Жизненный путь. Цепочка.

Я видела прошлое в каждой вещи. Блеск отполированного множеством ног пола. Виндзорские кресла, просевшие от объемных кринолиновых юбок. Высокие часы с нарисованными звездами на циферблате все еще отсчитывающие минуты между прошлым и настоящим. Подсвечники, книги в кожаном переплете, китайский фарфор, хрупкий, как сухой листок, морской сундук, побывавший возле мыса Горн, и какая-то часть меня была в том человеке, который привез его в Дом Эмбер.

Почему-то все это давило на меня. Как будто я задолжала что-то Дому. Как будто все нарисованные маслом лица моих предков, смотревшие на меня с каждой стены, ждали от меня чего-то. И день за днем, пока мы обживались здесь, это чувство росло.

Снаружи было ничуть не лучше, чем внутри. Конюшни с их кисло-сладким запахом лошадей; домик на дереве, притаившийся в сетках старого дуба, причал на реке, где шлюпка бабушки и дедушки, «Жидкий Янтарь» отдыхала до весны, молчаливые коридоры лабиринта — они больше не давали мне чувства, которое появлялось, когда я играла здесь, когда была маленькой. Они не изменились. Значит, изменилась я. Я просто не подходила к этому. Я чувствовала незавершенность, дефект.

Однако, за заборами, ограждающими участок, это ощущение спадало. Так что я разработала потребность в побеге. В субботу, после которой мы переехали, я попыталась уговорить своего младшего брата Сэма на еще одну прогулку в Северн — единственный город, до которого мы могли добраться пешком.

— Нет, — ответил он. — Я занят, Сара. — Он сидел перед разобранным радио, большая часть деталей которого лежала на столе. Ему исполнилось шесть месяц назад; у этого более повзрослевшего Сэмми уже не было такого бесконечного энтузиазма к моим разнообразным планам и предложениям.