Мария Архангельская - Медь в драгоценной шкатулке

— Здесь есть «лотосово чучело» и «дождевой плащ», и ещё два десятка видов пыток. Хочешь испробовать на себе все?

Я молчала. Хотелось разрыдаться прямо здесь и по-детски взмолиться: «Дяденьки, не трогайте!» Я понятия не имела, что такое это самое «чучело» и «плащ», но сильно сомневалась в своей способности выдержать хотя бы банальное избиение. В последний раз меня били в школьные годы чудесные, когда я однажды на задворках столкнулась со стайкой малолетних хулиганов. Но и тогда я отделалась парой пинков кроссовкой в бедро, после чего меня отпустили восвояси.

Видимо, вану надоело моё молчание, и он кивнул. Два дюжих евнуха, сопровождавших допросчиков, схватили меня за обе руки и прижали спиной к квадратному столбу с такой силой, что его грани впились в заведённые назад плечи. А третий ударил по лицу. Ой, мама… Вот теперь я поняла, что значит — зазвенело в ушах.

— Ну так что, ведьма? Будешь признаваться? Если надо, тебя станут допрашивать день и ночь, пока ты не скажешь всё, что нужно! Будь другом сама себе — признайся, смягчи свою участь.

Ноги противно дрожали, и я чувствовала, как пот струйками течёт по телу. Мелькнула шальная мысль — а что, если и в самом деле признаться? Мне так и так, похоже, конец, нужные им показания из меня выдавят рано или поздно, так хоть избавить себя от лишней боли…

Вот только Ксишенька… Что будет с ней? Если её мать будет объявлена ведьмой, если будет казнена как государственная изменница… И моя доченька окажется полностью на милости императрицы. Мало ли что эта стерва наговорила — признает император, не признает, малышке придётся жить с клеймом дочери преступницы. И долго ли она так проживёт? Не вздумают ли её отправить на Скрытый двор или куда-нибудь в приют, в дальний дворец, или просто бросят без помощи, если ребёнок заболеет — девчонка, не велика потеря. В желание Тайрена, даже если он действительно будет оправдан, позаботиться о дочери я не верила. И я продолжала молчать, хотя слёзы уже текли из глаз непрерывным потоком. Мысль о дочери придала мне мужества, которого, если бы речь шла обо мне одной, могло бы и не хватить.

— Боюсь, ведьма слишком упряма, — покачал головой спутник Лэя.

— Что ж, — согласился тот, — пусть не винит нас — она сама заставляет нас принять меры, чтобы обнажить ей лёгкие и кишки. Приступайте. Нам нужно закончить в ближайшие день-два.

— И куда же это вы так торопитесь, любезный господин Эльм?

Внушительный бас, раздавшийся совсем рядом, заставил вздрогнуть всех. Ни ван со своими людьми, увлёкшиеся допросом, ни я, трясущаяся перед ними, не заметили, как в допросную вошли ещё двое.

— Господин Руэ, — ван Лэй визитёрам явно не обрадовался. — Не ожидал вас здесь увидеть.

— Не сомневаюсь, — кивнул осанистый широкоплечий мужчина с седеющей бородой, довольно густой для местного. — Что это у нас здесь? Какого признания вы хотите добиться от госпожи… Луй Соньши, так?

— Эта женщина — ведьма, — сухо сообщил ван Лэй. — Я, как глава Правительствующего надзора, совместно с господином Куном провожу дознание по делу её зловредного колдовства. Ни вас, ни Цензората это не касается.

— Что значит — не касается? — возразил спутник господина Руэ. — Разве при дознании не должен присутствовать кто-то из моих подчинённых, а также представитель приказа Великой Справедливости?

— Трое ответственных назначаются лишь во время рассмотрения особо сложных и важных дел. Нет нужды привлекать кого-то за пределами Судебного министерства к пустяковому расследованию.

— Это расследование касается наследника престола. Оно кажется вам пустяковым, господин Эльм?

— Я действую по распоряжению её величества, повелительницы Внутреннего дворца. Преступления наложниц Цензората и Приказа Великой Справедливости не касаются.

— В таком случае, почему этим делом не занимаются дворцовый исправник с ведающими правильностью и дамы из отдела соблюдения правил? — парировал господин Руэ. — Судебного министерства дела Внутреннего дворца не касаются равным образом.

— Его величество не издавал указа о назначении Трёх ответственных!

— Именно это меня и удивляет, — кивнул бородач. — Вы ведёте следствие по делу, способному пролить свет на прегрешения принца-наследника, а его величество почему-то об этом не знает. К счастью, всё поправимо, гонец уже выехал. А до тех пор, пока не поступит высочайшее распоряжение, я, как Великий защитник, и господин Ма, как Великий державный наблюдатель, выражаем решительный протест против вашего самоуправства.

Кажется, ван скрипнул зубами. Не могу сказать точно, в ушах стоял такой грохот от судорожно колотящегося сердца, что я и голоса-то различала с некоторым трудом.

— Я доложу императрице, — сказал Лэй. Это прозвучало как «я всё скажу маме!»

— Мы можем сделать это вместе, — с готовностью согласился Руэ. — Прямо сейчас.

Кажется, возражения у вана кончились, его помощник и вовсе прикусил язык, подавленный огневым превосходством противника. Евнухи выпустили меня, и я не сползла по столбу на пол только потому, что вцепилась в деревянный брус обеими руками. У меня даже хватило сил дойти своими ногами до камеры, когда все государственные мужи вышли из допросной и меня отконвоировали обратно. И только там, отдышавшись и поверив наконец, что опасность хотя бы временно миновала, я сообразила, кто этот человек, что, как в голливудском фильме, в самый последний момент пришёл ко мне на помощь.

Господин Руэ. Руэ Чжиорг, Великий защитник, один из Трёх верховников — ближайших советников императора. Он же — гун Вэнь, муж императорской сестры, по словам Тайрена, видящий пятицветные облака, что по легендам отмечают местонахождения императора, настоящего или будущего, над своим сыном, Руэ Шином. Наиболее вероятный источник всех неприятностей наследного принца — и, как следствие, моих собственных.

Поистине — неисповедимы пути Господни. Императрица желает доказать, что её сын находился под властью зловредного колдовства — и следовательно, не мог отвечать за свои действия, а потому невиновен. Гуну Вэню же нужно, чтобы Тайрен оставался виновным — а значит, он будет меня защищать. И я, готовая пожертвовать ради Тайрена многим, но не своей жизнью и не благополучием дочери, теперь могла только молиться, чтобы у него всё получилось.