Мика Ртуть - Зови меня Смерть [СИ]

И ударилась о щит, разбиваясь в кровь… да нет же, какая кровь — если она по-прежнему сидит в кресле, вцепившись обеими руками в подлокотники, и поверх ее руки лежит ладонь сумасшедшего принца. Маньяка. Чудовища.

— Весьма пикантно, не так ли, моя дорогая? — с сытой улыбкой поинтересовался Люкрес.

— Остановите это! Сейчас же! — обернулась к нему Шу, сама не понимая, как еще не вцепилась ему в глотку.

— Казнь истинного шера, дорогая моя, крайне редкое событие, — не обращая внимания на ее слова, сказал Люкрес. — Смотрите внимательно, вам должно быть интересно. Обратите внимание на зеркальный барьер. — На очередном ударе Люкрес раздул ноздри и принюхался, но тут же продолжил: — Его не сможет преодолеть даже шер-зеро. Специальная разработка Конвента времен Мертвого бунта. А как интересно действуют оковы, вы заметили, дорогая моя? Блокируют дар, но не эмоции. О… это… вкусно.

От свиста кнута Шу опять вздрогнула, а от последовавшей за ним волны боли замерла натянутой струной…

И едва не заплакала от бессилия и злости. Проклятый Люкрес был прав — вкусно. Боль и сила светлого шера, которыми он истекает вместе с кровью… Злые боги! За что? Почему так? Она не хочет, она не будет есть жизнь Дайма, его боль и унижение, его бессилие и отчаяние… Почему он не сопротивляется? Почему он позволил сделать это с собой? А Бастерхази? Как он может?! Он же любит Дайма, любит… и… убивает…

— Люка, прекратите это! — потребовала она, пытаясь вцепиться в руку кронпринца и натыкаясь на очередной барьер. Зеркальный. Непреодолимый даже для шера-зеро. — Люка, вы слышите меня? Остановите наказание! Сейчас же!

— Дорогая, не кричите, — поморщился Люкрес. — Это моветон — так кричать.

— Ну так услышьте же меня наконец!

— Мы прекрасно вас слышим, дорогая. О, посмотрите, какое изящество! Этот замах… о, мы непременно возьмем… темного шера… себе…

Дыхание Люкреса участилось, зрачки расширились, и Шуалейда ощутила его возбуждение. Мутное. Грязное. Какое-то серое и болотное. Боги, какая мерзость! Еще хуже, чем ее собственный голод. Проклятый темный голод. Совсем как в Олойском ущелье!

— Я не стану на это смотреть! — Шу с трудом заставила себя отвести взгляд от новой алой полосы на спине Дайма. От его сорочки остались лишь лохмотья и рукава, все такие же белоснежные, но в алых брызгах. — Это отвратительно!

— Вы не правы, милая моя. Это прекрасно. Смерть завораживает.

И снова сумасшедший маньяк был прав. Дайм под кнутом был прекрасен. Его натянутое струной сильное тело, бугрящиеся мышцы плеч и бедер, сжатый болью рот… Свист кнута, брызги крови… Нет, нет, она не будет смотреть! Не будет пить его отчаяние, смешанное в пьянящий, искристый и терпкий коктейль… с наслаждением? С наслаждением темного шера Бастерхази? Их общим, на двоих… о боги, нет, что за чушь — это не может быть приятным, от этого невозможно возбуждаться!

— Он ваш брат. Как вы можете так поступать с братом?!

— Не брат, а ублюдок. Вы знаете, что такое ублюдок, моя прелесть? Его место — на конюшне. Ваш отец поступает совершенно верно, не позволяя ублюдкам осквернять свой дом.

— Мой отец не плодит бастардов и не превращает их в големов! — вскипела Шу. — И если бы у меня были еще братья, я бы любила их! Всех!

Люкрес рассмеялся.

— Вы слышали, дорогая моя Ристана? Какая прелестная детская непосредственность! Ваша сестра…

— Моя сестра права, сир, — неожиданно жестко ответила Ристана, до того сидевшая неподвижно, словно статуя, и обернулась к Люкресу. — Наш отец не плодил бастардов. Наш отец никому бы не позволил так обращаться со своим сыном. Думаю, что ни один из семи королей бы не позволил. И вряд ли они станут больше доверять своему императору после этого кровавого фарса.

— Фарса?! Вы забываетесь! — Люкрес гневно раздул ноздри.

— Это вы забыли, ваше императорское высочество, что вы — гость Суарда, а не завоеватель, — сказал до того молчавший Кай и поднялся. Следом за ним поднялись Ристана и Шуалейда. — Мы не желаем, чтобы сын императора умер в Валанте.

— Нам не нравится, что кровь Брайнонов пролита здесь, в нашем доме, — добавила Ристана.

— Мы не желаем больше видеть вас в Суарде, — едва сдерживая клокочущую ярость, сказала Шуалейда.

— Забирайте своих людей и убирайтесь немедленно! — припечатал Каетано и заорал на весь плац: — Шер Бастерхази, я приказываю вам остановиться!

На мгновение Шу показалось, что все получится. Темный шер обернулся к Каетано, на его лице впервые промелькнуло что-то человеческое, живое — и это была надежда… или, наоборот, разочарование? Но тут Люкрес рассмеялся и, не вставая с кресла, махнул рукой:

— Продолжайте, друг мой. Изменник умрет здесь и сейчас. А вы, дорогие мои подданные, можете не смотреть.

— Мы не ваши подданные, — набычился Каетано. — И если вы сейчас же не остановите это…

— Каетано, замолчи, — оборвала его Ристана и повернулась к Люкресу. — Продолжайте, ваше высочество. Смерть вашего одаренного брата от ваших рук — достаточное основание для Валанты, чтобы в Совете Семи Корон проголосовать за новый закон о престолонаследии. Уверена, ваш старший брат Анри станет куда лучшим императором, чем вы.

— Вот так, значит. Ай-ай-ай, а вы мне так нравились, прелестная Ристана. Пока молчали.

— Остановите это все. Немедленно! — потребовала Шуалейда.

— Иначе что? — с искренним любопытством спросил Люкрес и требовательно повел рукой: — И не заслоняйте нам вид. Шер Бастерхази, хватит ласкать ублюдка, это казнь, а не постельные игры! Я хочу слышать его крик!

— Да, сир.

Голос Бастерхази был идеально ровным, а вот эмоции… даже сквозь ментальные щиты просочились отзвуки злорадного предвкушения и жажды. Правда, что-то в них было еще, какой-то второй слой, но Шу было не до темного шера.

Обернувшись, Шу вздрогнула — так ужасно выглядел Дайм. Кровавое месиво вместо спины, раны на руках и на бедрах, прокушенная насквозь губа… Его жизнь утекала вместе с кровью и даром, скапливалась в углублениях эшафота, заполняла… колбы… колбы?! Злые боги, они не просто убивают истинных шеров — они забирают их кровь… их дар… словно на скотобойне…

Шу не поняла, почему перед глазами все покраснело, закружилось, завыло и откуда взялся ураган… Красный, как кровь, и синий, как небо, и белый, как снег, и черный, как пепел, и лиловый, как грозовые молнии, — ураган выл, кричал, сметал все на своем пути, рвался в небо и звал, звал, звал…

— Да-айм! Дайм!

— Шу, перестань! Шу! Ты с ума сошла!.. Шуалейда, ширхаб тебя! Шу! Остановись же!.. — прорывались сквозь вой урагана знакомые голоса. — Убирайтесь отсюда! Все! Быстрее же, быстрее!

Голоса — и сумасшедший смех.

Ее рук касались знакомые руки, в ее дар вплетался чужой — и родной — дар. Они мешали — и она оттолкнула их всех, отшвырнула прочь, потому что все это было неважно и нереально, все, кроме единственного голоса, хриплого, сорванного, едва слышного: