Марина Ли - Два жениха и один под кроватью

— А в чём разбираетесь? — почему-то обрадовалась герцогиня. — В музыке? В опере?

Я насупилась и, с неудовольствием наблюдая за тем, как стремительно вокруг нас образовывается мёртвая зона, проворчала:

— В боевой магии.

К тому моменту, как мы подошли к первой картине галереи, в которой находились портреты всех солистов театра, вокруг нас не осталось ни души. В общем-то, ничего удивительного. Это герцогиня имеет право подходить к любому из гостей Императора, а вот гости, если знатная дама одним лишь движением брови велит им исчезнуть, с такой скоростью растворяются на горизонте, что только пыль столбом.

— Неужели? — уточнила герцогиня. И главное, взгляд такой ласковый-ласковый… И смотрит так тепло-тепло.

Интересно всё-таки, она знает о том, что Даккей мне вроде как жених или нет?

— Я БИА закончила, — призналась я. — Мы с Бредом там вместе учились.

— Очаровательно! — восхитилась моя спутница. — Просто очаровательно! И как? Понравилось?

Глянула на неё мрачно, пытаясь понять, издевается она или… хотя какое тут может быть «или»? Всё она знает! И про меня, и про БИА, и про Даккея. Непонятно только, зачем ходит вокруг да около. Эх… Сходила в театр, называется!

— Очень, — прокашлявшись ответила я. — Настолько, что я вернулась туда, чтобы других учить.

Герцогиня Норвиль остановилась у картины, с которой на меня укоризненно поглядывал носатый мужик в розовом парике и удивилась:

— Так вы работаете?

Надо было всё же соглашаться на предложение нурэ Гоидриха и в Институт благородных девиц идти. На кафедру Общей магии.

Пожав плечами, я обречённо кивнула.

— Но это же здорово! — воскликнула герцогиня. — Только знаете что, Бренди… Могу я вас по имени называть? Могу, да?.. Знаете что? О своей работе надо говорить не вот с таким вот постным выражением лица… — Опустила уголки губ, насупила идеальные бровки, сморщила миниатюрный носик.

— А с улыбкой, — продолжила, демонстрируя мне ямочку на правой щеке. — Ну же, Бренди! Порадуйте старушку своей улыбкой!

Я оскалилась, и женщина, вздрогнув, нервно взмахнула веером.

— Впрочем, вы правы. У наставницы, конечно, вид должен быть серьёзным…

Покинув мужика в парике и мою улыбку в покое, мы подошли к девушке с выдающейся грудью, под которой (под девушкой, а не под грудью) было написано «Лучшее контральто Императорской оперы». Я изнывала от неловкости и усиленно пыталась придумать, что бы сказать такого умного или хотя бы просто подходящего ситуации, но, как и было заявлено в самом начале, я не только в живописи не разбиралась, но и в музыке прихрамывала на обе ноги. Однако между тем совершенно неожиданно для себя собой внезапно ляпнула:

— А знаете, чем отличается тенор от контральто?

И тут же прикусила язык, проклиная Джону Дойла с его вечными дурацкими шуточками, которые к тебе прилипают моментально! Как банный лист к одному месту!

— Что, простите? — Герцогиня удивлённо посмотрела на меня, а я, мысленно костеря себя на чём свет стоит, ответила, вновь придурошно оскалившись:

— У тенора не растут усы.

Клянусь, в возникшей после моих слов паузе было слышно, как скрипят мысли герцогини, пытаясь найти выход из той неловкой ситуации, в которую я нас обеих загнала.

— Шалунья, — наконец, рассмеялась она, демонстрируя тем самым свой жизненный опыт и изворотливость ума. — А говорили, что в музыке не разбираетесь…

Я покраснела.

— Простите. Глупая шутка. Не знаю, зачем я её сказала. От детей чего только не услышишь… — Вздохнула. — Я… редко выхожу в свет. Прошу прощения.

— Совершенно не за что извиняться! Прелестная шутка! Очень… очень… — Настала очередь герцогини краснеть. Действительно, найти в моей шутке что-то прелестное может лишь настоящий гений.

— Профессиональная очень! — всё-таки определилась с эпитетом герцогиня Норвиль. — Сразу видно, как вы любите свою работу и детей… Кстати, о детях. У вас в БИА теперь ведь новая императорская группа. Кто у них наставником? Поделитесь тайной, а то Алан мне ни о чём не хочет рассказывать…

Предки! Помогите мне!

— Ваши напитки, дамы!

Я обожаю своего брата!

— Ваша шаль, миледи!

И Даккея тоже… в смысле, к Даккею тоже испытываю большую признательность.

А уж театрального распорядителя, который так вовремя дал первый звонок, вообще готова расцеловать.

— Встретимся на этом же месте во втором антракте, — воодушевлённо лишила меня последней надежды герцогиня Норвиль. — Продолжим нашу занимательную беседу.

И это была не просьба.

Как там Бред говорил? Если Император тебя приглашает, то от твоих желаний ничего не зависит? Воистину, мой брат гений.

По пути в ложу мы с Бредом успели переброситься парой слов.

— О чём с тобой говорила её светлость? — встревоженно спросил он, оглядываясь по сторонам. После того, как герцогиня решила выделить меня из толпы, гости театра рассматривали меня с таким любопытством, словно у меня вдруг на лбу рог вырос.

— Да ни о чём! — отмахнулась я. — О ерунде разной. Бред, думаешь она знает?

— О чём?

— О нас с Аланом.

Он шевельнул бровью.

— О вас с Аланом?

— Ты понял, что я имею в виду, — буркнула я, чувствуя, как кровь приливает к щекам. — Неловко будет, если все узнают о нашей с ним давнишней помолвке. Только скандала мне сейчас не хватало! Меня нурэ Гоидрих тогда точно придушит.

— Не придушит.

Мы вошли в ложу и под прицелом любопытных глаз — во имя магии! Как же всё-таки быстро распространяются слухи! — прошли к своим местам. Я расправила юбку, открыла и закрыла ридикюль, поёрзала, пытаясь избавиться от чувства неловкости и взгляда баронессы, который прилип ко мне, как муха к смоле.

Дали третий звонок, и в опустившемся на зал полумраке зрители, наконец-то, забыли о том, что герцогиня Норвиль одарила своим вниманием никому не известную девчонку в моём лице, и вернули своё внимание представлению.

Во втором антракте мы, как и было велено, вернулись в портретную галерею. Посторонних тут уже не было, но у входа лениво топталась охрана.

— Лорд и леди Алларей могут пройти, — басовито поведал старший из стражников. — Остальных не велено пускать.

На этот раз герцогиня не стала придумывать причин для того, чтобы отослать мужчин прочь, а просто велела:

— Подождите нас у входа.

А затем взяла меня за руку и, отбуксировав к портрету внушительного сопрано в бархатном платье и вычурной причёске, приступила к допросу.

Именно к допросу. По-другому это и не назовёшь. Расспрашивала о родителях, об учёбе, уточняла точно ли Бред мне не родной…

— Бред мне родной! — это был единственный вопрос, когда я смогла найти в себе силы и вспомнить, что я не тварь бессловесная, а взрослая, самостоятельная личность, боевик, наставница… и вообще. — Роднее не бывает!