Риска Волкова - Русалка Отборная в пряном посоле [СИ]

С этими словами Кувалда вытащила из небольшого кармашка в юбке скомканный листик, исписанный мелким убористым почерком.

— В последний момент переписала.

Я взяла протянутую мне бумажку и зачитала.

Я торжественно помолчала, отдавая дань загубленной женской жизни, и осталась довольна.

— То, что нужно! — сообщила я, а Кувалда тяжело вздохнула.

— Судьям это не понравится. Нужно было что-то веселенькое, нежное… А тут про бабу, распустившую нюни из-за козла-мужика!

Я усмехнулась. Судя по реакции наставницы, ситуация ей была до боли знакома. Оттого-то вся ненависть к мужскому полу!

Когда Кувалда ушла, был уже поздний вечер. Я послушно заучивала выданный текст про страдающую девицу, закусывая принесенными фруктами и сыром. Полировала все темным и густым, словно кровь, вином. Песня все никак не шла в голову. В сердцах я отбросила от себя текст, рассыпав листки по холодному каменному полу. Уже хотела кого-нибудь позвать, как увидела что листки сами поднялись в воздух, закружились, словно мотыльки вокруг огня, сложившись затем в стопку.

— Опрометчиво разливать столь хорошее вино в одиночестве, — раздался бархатный и тихий голос. Он почти шептал, вызывая в груди у меня странный трепет, заставляя прислушиваться к нему.

— Кто здесь? — спросила я, оглядываясь, но никого не находя.

— Я здесь, глупышка… Совсем рядом.

Я обернулась. Он был прямо у меня за спиной. Сидел на полу, у края воды, смешно, будто йог, скрестив ноги. Это было так нелепо, особенно если учесть, что Посейдон предпочитал темные и очень дорогие костюмы.

— Вам не жаль запачкать одежду?

Посейдон засмеялся.

— Вовсе нет. И мы уже договаривались, что ты перестанешь мне выкать, Амфитрита…

Это имя. Оно неожиданно понравилось мне. Такое… как музыка.

Я улыбнулась, забывшись в собственных мыслях. Когда опомнилась, то заметила, что мужчина смотрит на меня с легкой усмешкой. Словно наблюдает за маленькой девочкой или забавным зверьком.

— Что? Зачем ты пришел? Хочешь допить мое вино — пожалуйста! — я, фыркнув, протянула бутылку Посейдону, немного заподозрив того в алкоголизме.

Он снова засмеялся.

— Я пришел научить тебя петь.

— Что? — вот уж чего я точно не ожидала.

— Человек поет, когда его душа летает. Так, может, позволишь себе такую малость на мгновение?

О да! Разумеется.

— Я бездарна, — призналась я.

— Ты — нереида. В тебе поет само море… Красоту тебе дали волны, песок и скалы выточили твой образ… Солнечные лучи, проникая сквозь прозрачную соленую как слезы воду, преломляются и шепчут волшебные мелодии… Слушая их, почувствовав их, ты сможешь петь…

Я не верила. Посейдон говорил красиво, так, что заслушаешься, но вот могла ли я поверить ему?

— Смотри! Все просто, Амфитрита! Выходи ко мне! — сказал Посейдон, поднимаясь с пола и протягивая мне руку.

Я покачала головой, продемонстрировав свой хвост, но лишь снова вызвала мягкий смех.

— Глупенькая нереида…

Какой-то странный ветер поднял меня из воды, так ласково и нежно… Он поставил меня возле Посейдона… Я посмотрела вниз и обомлела…

— Ноги! Ты… Ты можешь вернуть мне…

Горячая ладонь легла на мои губы. Сильные руки обняли мою тонкую талию, облаченную в тонкое и длинное удивительной красоты платье, цвета моря.

Шаг… Еще шаг… Заструилась тихая мелодия, вызывая во мне во всем теле дрожь. Настолько тонкая, настолько пронзительная…

Посейдон снова и снова заставлял меня делать небольшие шаги, кружа в каком-то удивительном, переворачивающим всю душу танце.

— Моооорскооой пуууууучине неее переееечь… — запел удивительно красивым, низким и бархатным голосом мужчина.

— Протиииивиться не смеееей… — подхватила я, удивившись своему поистине хрустальному голосу. В голове уже появились тысячи язвительных подколок на эту тему, но момент был настолько завораживающий и сказочный, что я боялась все испортить.

Вот Посейдон вновь закружил меня, даже слегка приподняв над полом и обдав запахом ветра и скал.

— Ступиии в неее скорееей… — ответила я. Нет, это было действительно чудо! Я — и пела! Да мне медведь на ухо наступил еще до рождения, причем не просто наступил, так еще и смачно попрыгал! И вдруг я пою…

Мелодия закончилась так же внезапно, как и началась. Мы стояли у края воды и смотрели друг на друга, так и не разомкнув рук. Посейдон был серьезен, но глаза… его глаза улыбались.

Словно опомнившись, я оттолкнула от себя мужчину, не удержалась, и бухнулась обратно в воду, вновь обретя все плавательные принадлежности. Плавники, хвост, жабры, все было на месте.

— Что это была за фигня?! — обвинительно уставилась я на Владыку Морей.

— Это было чувство, Амифитрита… И это чувство породило звук, мелодию, песню. Постарайся завтра вспомнить о том, кто ты… Прежде, чем начнешь петь.

— Ээээй! Но я не хочу! Там будет фонограмма, песенка уже заготовлена! — возмутилась я, но Посейдон лишь усмехнулся.

— Настоящая нереида никогда не опустится до фальши. Спеть плохо, но спеть самой… В этом больше души, чем в том обмане, что собираются провернуть устроители этого безумного конкурса. Вспомни завтра мои слова, нереида.

Посейдон, легко наклонившись, подхватил остатки вина и спешно ушел, так ничего больше и не сказав. А я задумалась о смысле жизни…

Сказать, что следующий день был катастрофой — ничего не сказать. Это был провал. Потому что хваленая Кувалдовская фонограмма была отключена. Магия, видите ли, не работала.

— Блин! Попала в другой мир, а тут с магией те же проблемы, что у нас с электричеством! — вопияла я, уперев руки в боки и выглядывая из переносной уже знакомой мне золоченой ванны. Девочки, сидевшие рядом, презрительно посматривали в мою сторону. Я услышала, как одна из них даже сквозь зубы обозвала меня «селедкой драной». Пфф. Было бы на что обижаться. Уж лучше быть селедкой, чем кобылой на копытах с лицом, погребенным под слоем пудры, словно слежавшаяся мумия.

Тем временем конкурс уже шел во всю. Конкурсантки рыдали. Ибо от природы не все мы соловьи голосистые. Есть и те, кто из разряда «Спой птичка, не стыдись». Наставницы рыдали тоже, обиженные голосами выступавших девиц, еще больше рыдал зрительский зал, ну а Наследник Альберт, казалось, был всем вполне доволен. Одной особенно отличившейся девице, которая взяла не голосом, но танцем, причем весьма откровенным, Альберт даже засвистел. Вот ведь бабник!