Сара Файн - Святилище (СИ)

— Я нашёл её на крыше высотки в нескольких кварталах отсюда. Ещё немного и она бы шагнула вниз.

Я резко села.

— Ты хочешь сказать, что она собиралась попробовать ещё раз убить себя? Ты это имеешь в виду?

Короткий миг он колебался, потом кивнул.

Моя подруга покончила с собой. Я отправилась в ад, чтобы спасти её. Я убила кого-то, и сама чуть не погибла. Очень хороший человек погиб, помогая мне спасти её. А потом, после всего этого, моя подруга снова попыталась покончить с собой.

Я замахала руками в воздухе, как идиотка.

— Я не могу в это поверить! Что, чёрт возьми, с ней не так? Я не понимаю, как она могла это сделать. Я пришла за ней. Я сделала всё это ради неё, а она, блин, сбежала от меня.

— А ты, — взвизгнула я, указывая на Малачи, который сидел очень тихо, пока я теряла рассудок, — ты сказал мне, что ей лучше. Почему ты так сказал?

Он немного выпрямился.

— Потому что ей лучше. Просто она не полностью оправилась. Это займёт гораздо больше времени.

— Ради всего святого, как самоубийство может быть лучше?

— Всё потому что депрессивные люди иногда совершают глупости, когда в них больше энергии. Ей стало лучше, и у неё прибавилось сил.

— В этом нет никакого смысла.

— Нет, есть.

— Как ты можешь защищать её? — закричала я.

Он внезапно встал, и его стул с грохотом упал на пол, заткнув меня на мгновение.

— Потому что я был на её месте! Я понимаю её! Ты не понимаешь, — прорычал он, отступая от меня. — Ты забыла. Ты теперь намного сильнее, и слишком далека от этого. Но вспомни, Лила, что заставило тебя попытаться лишить себя жизни в ту ночь. Некоторые люди не могут продолжать сражаться. Некоторые люди хотят сбежать. Некоторые люди не готовы… не способны… найти способ справиться с трудностями. Иногда им некому помочь. Иногда они не знают, как попросить о помощи. Иногда кажется, что нет другого выбора, кроме как покончить с этим. Другого выхода нет. И иногда за этим ничего нельзя разглядеть.

Выражение его лица изменилось с разочарования на страх, как будто он знал, что после этого разговора я буду смотреть на него иначе. Он потупил взор, глубоко вздохнул и поднял голову.

— Надя ещё не готова предстать перед Судьёй. В таком состоянии её никогда не выпустят из города.

Нет. Нет. Перестань озвучивать, всё то, что я и так знаю.

— Она может остаться здесь, — сказал он. — Мы попросим кого-нибудь присмотреть за ней, пока она не будет готова…

— Ты ошибаешься, — всхлипнула я. — Ты же видел, как она страдала. Она не может здесь оставаться. Она заслуживает милосердия. Она заслуживает выхода отсюда.

Его глаза распахнулись, и он покачал головой. Он подошёл к койке и сел рядом со мной.

— Ты говоришь о милосердии так, будто Надя имеет на него право. Словно она заслужила это своими страданиями. Но это не так работает.

Он потянулся ко мне, и я оттолкнула его руку.

— Если кто и заслуживает пощады, так это она. Она хороший человек, Малачи, самый лучший. Она добрая. Очень нежная. Она никогда не делала ничего плохого!

Он наклонился так, что его лицо оказалось в нескольких сантиметрах от моего лица. Его взгляд был убийственным.

— Тогда скажи мне, — медленно произнёс он, чётко выговаривая каждое слово, — когда ты в своей жизни получала милость? Разве ты не заслуживаешь этого так же, как Надя? Тот приёмный отец проявил к тебе милосердие? А люди в исправительном центре? А как насчёт меня? А как же моя семья? А как же мои люди? Разве мы не заслужили милосердия?

Он горько рассмеялся.

— Милосердие — это не право. Милосердие — это дар одного другому. Его нельзя заслужить. Ты не можешь утверждать, что Надя имеет на это право больше, чем миллионы других живущих здесь душ.

Он отвернулся от меня и сосредоточился на газовой лампе у моей кровати.

— Когда я появился здесь, думаю, я был похож на неё. Я не знаю, как долго я пробыл, прежде чем начал приходить в себя; мои воспоминания о том времени довольно туманны. Но когда я стал более осознанным, я разозлился. Очень разозлился. После всего, через что я прошёл, после того, что я выстрадал, как я мог оказаться в этом адском месте? Моим единственным преступлением был побег от реальности.

Печальное и беспомощное выражение его лица в одну секунду уничтожило мой гнев. Я положила руку ему на плечо.

Он вздохнул, но взгляда от лампы не отвел.

— Сколько лет тебе было?

— Почти девятнадцать.

— Где ты был?

— В Освенциме, — прошептал он.

— Как тебе удалось сбежать?

Он перевёл дыхание.

— Электрический забор. Им был окружен лагерь, он удерживал нас, и в тоже время помогал некоторым из нас бежать единственным возможным способом.

О, Боже мой. Я подалась вперёд и обняла его, и, как всегда, он прижался ко мне. Мне было больно думать о том, что он сделал с собой, но я всё равно хотела понять.

— Но почему?

— Я пробыл там совсем недолго. Я был болен. Мы все были больны. Поездка на поезде в лагерь убила моего отца. Он и так был очень слаб. А моя мать, она… они забрали её, как только мы приехали в лагерь, со всеми старшими и очень молодыми. Но у меня был Хешель. Мы были вместе, и он был сильным. Он сказал, что мы сможем выжить. Мы будем работать, кушать всё, что нам дадут, приспосабливаться и жить, а когда выберемся, то сбежим в Палестину. Это была мечта, которую мы могли бы осуществить, если бы вовремя выбрались из Братиславы. Другу моего брата, Ими, удалось сбежать. Но моя семья осталась, пока петля не сомкнулась вокруг нас.

Малачи вытер рукавом лицо и закрыл глаза.

— Хешель был таким верующим. Каждое мгновение он подбадривал меня и других. Он был бы великим лидером. Он был создан для этого.

Моё сердце забилось быстрее, а напряжение нарастало в теле Малачи, натягивая его мышцы.

— Однажды утром мы были на перекличке, и надзиратели рассердились, потому что кто-то что-то украл. Я не могу вспомнить что именно. Они решили преподать нам урок. Они начали беспорядочно стрелять в людей, выстроенных в линию, просто чтобы посеять ужас и показать, что они были главными. Я шатался, больной и слабый, и я знал, что они выберут меня. Хешель тоже, так что он, он…

Малачи остановился и, казалось, пытался отдышаться. Я закрыла глаза и стала дышать вместе с ним.

— Он поднял шум, кашляя и тяжело дыша, и отвлёк их, привлекая внимание на себя. А они…

За мгновение до того, как он снова заговорил, я крепко держала его. Его глаза были сухими, но выражение лица отражало боль воспоминаний.

— После этого я и представить себе не мог, что будет дальше. Моя смерть всё равно казалась неизбежной. Я знал, что все мы умрём. Я был зол. Это было не то место, где я должен был закончить. Я был силён. Мой брат был силён. Мы были образованны. У нас были деньги. Мы были хорошими парнями. Но вот только нас убивали, как скот. Я не видел выхода, а без брата у меня не было сил продолжать путь. Я бросился на забор через два дня после того, как Хешель был убит. — Он грустно рассмеялся. — Я думал, что увижу его снова. Я думал, он будет ждать меня в Олам Ха-Ба [7] ОЛАМ ХА-БА (досл. «грядущий мир») — жизнь после смерти, или будущая жизнь, мессианский век. Понятие появилось в иудаизме относительно поздно — в апокрифах эллинистической эпохи , загробной жизни.