Марина Ефиминюк - Пока смерть не разлучит нас [litres]

Доар подал знак, прося народ оставить нас. Холл опустел.

– Сразу видно, что в доме поселилась эсса. Окрестности завалены снегом, а комнаты в разрухе, – словно окатила ледяной водой мама и повернулась к нам: – Где мы можем поговорить без лишн… свидетелей?

– Нигде, – пожала я плечами.

– Аделис, – мягко перебил Доар, – полагаю, в кабинете разговаривать удобнее, чем в холле.

Уверенно и изящно он показал, кто в этом доме хозяин, и немедленно устремился в кабинет.

– Какой большой и безвкусный особняк, – пробормотала мама, делая вид, будто разговаривает сама с собой. Привычкой беседовать вслух она никогда не страдала, и дурак бы догадался – сказанное адресовалось моим ушам.

– Особенно по сравнению с нашим.

Я начала злиться за то, что она не подумала поздороваться с мужчиной, из-за которого со мной поутру случилась потрясающая снежная круговерть. Да и вела себя матушка так, словно последние годы жила не в маленьком двухэтажном особнячке на скромной улице Эсхарда, где селились разоренные аристократы и стремительно разбогатевшие мануфактурщики, а в лучших покоях властительского дворца.

Когда в просторный светлый кабинет одна за другой вошли две эссы, Якоб ошарашенно приподнялся из-за письменного стола. В лице его появилось замешательство. Невольно я посмотрела в сторону маленького столика, где по-прежнему лежала стопка бумаги, увенчанная листом с начатым письмом. Хотела объясниться тихо, но, по всей видимости, тихо не получится. Слава светлым богам, в кабинете не имелось тарелок идэйского фарфора, которые так любила колотить матушка, когда что-то происходило не по ее указке.

– Светлых дней, эссы, – пробурчал Якоб и самым натуральным образом сбежал, прихватив какие-то папки.

Доар решил последовать примеру секретаря и устраниться от разговора разозленных женщин. Видимо, собирался подпирать дверь снаружи.

– Оставлю вас.

– Мне нечего скрывать. – Я сняла пальто и бросила на спинку дивана.

– Ты собираешься говорить при нем? – брови мамы поползли на лоб.

– У него есть имя, – сухо заметила я.

– К сожалению, я помню имя риата Гери, его самого и обстоятельства, при которых нам не посчастливилось познакомиться.

– Не стесняйся пользоваться этим знанием, – выразительно изогнула я бровь.

– Аделис, не смей разговаривать со мной как с подружкой, – процедила мама.

– В таком случае не забывай здороваться с хозяином, когда входишь в чужой дом!

– Ты меня решила научить хорошим манерам? – уголок ее рта дернулся.

– Дамы, может быть, присядем? – вклинился Доар.

Предложение было встречено гробовым молчанием. Никто не сел. Не найдя понимания, мужчина сдался:

– Ладно, давайте постоим.

Некоторое время в комнате царила угнетающая тишина. Скандал, безусловно, ничего не решал, но внутри свербело. Более того, после эффектного появления родительницы, я сама была не прочь разбить парочку тарелок. Не обязательно фарфоровых, мне и медные миски вполне подходят. На пол они падают с замечательным грохотом, и осколки убирать не придется.

– Как ты узнала, где меня искать? Копалась в моих вещах?

– Вчера я получила письмо от эсса Анкеля и узнала, что у тебя на руке появились метки этого человека… риата Гери. Если мы избавимся от них, то твой жених…

– Мой бывший жених.

– …согласен сделать вид, что ты никогда не творила глупостей и не выскакивала замуж за риорца.

– Готов сделать вид? – Я хотела усмехнуться, но от злости только дернула уголком рта. – Предлагаю эссу Анкелю подавиться своей снисходительностью.

– Не смей выражаться, Аделис Хилберт! – процедила мама.

– Это я еще сквернословить не начала.

– Дамы… – сквозь звон в ушах донесся до меня встревоженный голос Доара. – Дамы!

Мы резко оглянулись на мужчину.

– Вы увлеклись, – мягко вымолвил он.

Вдруг я осознала, что, переругиваясь в сдержанные полголоса, как и положено двум чистокровным эссам, мы приблизились на расстояние вытянутой руки. И пусть ни одна из нас не сорвалась на пошлый крик, но от ног по паркету разбежались снежные ручейки, грозившие перекинуться на мебель и стены. Думаю, что ремонт в рабочем кабинете Доар просто не заслужил.

– Ну, все! – отрезала матушка. – Собирайся! Мы уезжаем из Риора.

– Как скажешь, – кивнула я, на кратчайшее, но замечательное мгновение вызвав в лице родительницы замешательство.

– Кхм? – послышалось вопросительное покашливание Доара.

– Извозчика уже отпустили, – махнула я рукой, – попрошу, чтобы для тебя и дорожного саквояжа заложили карету.

– Аделис, – вдруг перебил меня Доар, – выйди, пожалуйста.

– Я? – удивленно изогнула брови.

– Да, – кивнул он в сторону двери. – Позволь нам с твоей матушкой поговорить наедине.

– Ты шутишь?

– Похоже на то, чтобы я шутил? – вопросом на вопрос ответил Доар.

– Хорошо, как скажешь, – проигнорировав нарочито ехидное фырканье матери, намекавшей, как жалко выглядит моя покорность, я повернулась к двери. Тут случился конфуз: длина поводка не позволила сделать ни шагу. Передо мной словно выросла невидимая стена.

– Доар? – позвала благоверного.

– Что, Аделис? – ровным голосом переспросил он.

Я оглянулась. Он стоял, скрестив руки на груди, и не шелохнулся. Матушка наблюдала за нами с возрастающим недоумением. Наконец она обратила взор на ненавистного риорца:

– Полагаю, вы хотите объяснить, что происходит, риат Гери.

– Верно, эсса Хилберт, – кивнул он. – Вы можете устроить очередной скандал и изобразить обморок или вернуться в Эсхард, испортив отношения с дочерью, это ничего не изменит. Мы с Аделис разведены, но очень крепко связаны магией. Ни шага друг от друга. Ни днем, ни ночью.

– Вы пытались разрушить связь?

– И не раз, – подтвердил он. – Коль Аделис не может выйти за дверь, пока я стою на месте, то задам вопрос в ее присутствии: вы отдадите вашу дочь риорцу?

В следующий момент мама закатила глаза и очень прицельно упала в обморок на диван. Браво, Доар! Наладил, называется, отношения с тещей.

– Светлые боги, зачем ты ей подал идею лишиться чувств? – проворчала я. – У тебя нигде не припрятано баночки с нюхательной солью?

– Знаешь ли, в моем кабинете обычно появляются люди с нервами покрепче, – уверил Доар, – но у Эрла наверняка найдется.

Тут страдалица, видимо, посчитала, что довольно лежать на чужих диванах, надо и честь знать. И желательно вместе с этой самой честью эсхардской эссы переместиться в ложе поудобнее. Глухо застонав, она приложила ко лбу ладонь и проскрипела:

– Воды.

Дожидаться, пока дочь метнется к графину, стоявшему на подоконнике, матушка не пожелала. Не открывая глаз, тихо щелкнула пальцами и наполнила стакан.