Ирина Матлак - Десятая жизнь

— Она умерла прямо здесь, — дрогнувшим голосом произнесла Малетта. — На этом самом месте. У фонтана… помнишь?

— Помню. — На глазах бесплотного духа выступили такие же бесплотные слезы. — Помню, Мата.

— И наставница, — продолжила та. — Она так часто сидела здесь. Нам было так хорошо, так… спокойно.

Еще совсем недавно я бы не поверила, что она может говорить с такой надрывной тоской. Что может чувствовать так глубоко. И что картины прошлого могут на некоторое время затмить в ней горящую последние столетия ненависть. Малетта посвятила всю себя этой ненависти и жажде мести. А сейчас, почти потеряв ее, словно бы лишилась главной опоры.

Прилетевший ветер сорвал с ее шеи шелковый шарф, открыв всеобщему обозрению оставшийся от ошейника шрам. Почему я никогда его не замечала? Так же как Лафотьер долгое время не замечал мои.

Как часто мы проходим мимо чужой боли, не замечая ее. Не потому, что не хотим, а просто потому, что не находим времени, занятые собственными переживаниями.

— Я уйду в Немирин, Мата, — произнесла Акира. — Но у тебя впереди еще остаток этой и целая девятая жизнь. Больше сотни лет в запасе, и ты можешь потратить их на что-то стоящее. Тебе всегда нравились цветы. Из всех эликсиров больше всего нравилось придумывать формулы тех, что связаны с садоводством. Поезжай в новый город, открой свой магазин. Ты ведь так красива, и еще можешь полюбить. Заведи семью, роди дочь… Пожалуйста, Мата, пусть хотя бы одна из нас будет счастлива!

По щекам Малетты ручьями стекали слезы.

— Ты не можешь мне этого говорить, — выдавила она. — Ненависть к тебе — все, что у меня осталось. Не отбирай это…

— Значит, не так уж сильно ты меня ненавидишь, раз это чувство так легко отобрать, — улыбнулась Акира. — До той трагедии ты была самой доброй из нас. Я вечно задирала нос, а Сонна всегда всех смешила.

На лице Малетты расцвела бледная улыбка. Она не могла так резко перемениться, отпустив то, чем жила последние столетия. Не могла искренне простить Акиру, но понимала, что проиграла. И все же слезы, льющиеся сейчас из ее глаз, очищали, вытесняли ненависть и заставляли вспомнить прежнюю себя, ту, какую помнила и описала Акира, — милую и искреннюю девочку, играющую с подругами в снежки под сенью вечно цветущих яблонь…

— Я бы хотела все забыть, — произнесла Малетта. — Но не могу…

Никто не успел среагировать вовремя. Я вообще не заметила тень, подкравшуюся к ней со спины, Акира была поглощена разговором, а Лафотьер выкрикнул «осторожно!» слишком поздно.

Длинный кинжал, который Малетта выронила в комнате, вонзился ей в спину точно на уровне сердца, и зажат он был в руке Дэйша.

Наполненные слезами глаза Малетты в последний раз с удивлением взглянули на мир и застыли, когда кинжал прошел насквозь. Дэйш дернул ее на себя, и она упала навзничь.

Теперь в этих глазах снова отражалось небо…

— Нет, — прошептала шокированная Акира и, обратив на Дэйша полный горячей ненависти и ярости взгляд, уже громко воскликнула: — Нет!

К его рукам тем временем потянулись голубоватые, похожие на дым нити, идущие из груди Малетты.

Я в ужасе закрыла рот руками. Это что, ее непрожитые годы сейчас перетекают к нему?!

Не знаю, на что рассчитывал Дэйш. Может, на то, что вместе с жизнью к нему перейдет и сила, которая поможет нам противостоять? Или, помешавшись на жажде долголетия, он напрочь лишился здравого смысла?

В считаные мгновения Акира бросилась вперед, издав громкий крик, прошла прямо сквозь него, и туманные нити с треском оборвались. Развернувшись, призрак пролетел сквозь пошатнувшегося мэра еще раз, и тот с полубезумным взглядом попробовал бежать. Но, сделав всего несколько шагов, остановился и захрипел, схватившись за горло. Амулет на его шее — наверное, тот, что когда-то дала Малетта, — не выдержав напора, разлетелся на мелкие осколки.

В следующую секунду Морегорье лишилось мэра. Виар Дэйш был мертв, и вместо красивого молодого мужчины среди разросшихся диких лилий лежал глубокий старик.

А потом Акира запела, присев около Малетты и положив ее голову себе на колени. Не знаю, что это была за песня и на каком языке, но только было в ней столько светлой печали и какой-то тихой, затаенной надежды, что я снова поймала себя на том, что вот-вот разрыдаюсь.

Я никогда не была сентиментальной, скорее в меру эгоистичной и заботящейся в первую очередь о себе. Скажи мне еще недавно кто-нибудь, что я стану сожалеть о смерти той, которая только что пыталась меня убить, — ни за что не поверила бы. Но уж если ее простила Акира, то мои претензии тем более ничего не стоят.

Звучащая колыбельная разносилась по острову, подхватываемая легким ветром, и тело Малетты постепенно исчезало, рассыпаясь на тысячи мелких светящихся крупинок.

Внезапно очнувшийся и присевший на полу Федя издал какой-то странный звук, и в тот же момент позади прозвучал смутно знакомый голос. Голос, который я слышала, когда шла к храму:

— Она больше не возродится. Я заберу ее в Немирин.

Медленно оборачиваясь, я уже знала, кого увижу.

В дверном проеме, окруженная ореолом света, стояла Ликоой — с мудрыми глазами цвета аметиста и девятью хвостами, широким веером раскинувшимися за спиной.

Раздался тихий шелест, повеяло едва ощутимой прохладой, и рядом с нами оказалась Акира, на лице которой больше не было ни следа от слез.

— Ты позволила ему убить ее, — произнесла она, обращаясь к Прародительнице.

— Это искупление для Малетты, — ответила та. — Я лишила ее последней жизни здесь, но дарю вечность в Немирине. И тебе тоже.

Взгляд Ликоой обратился к нам с Лафотьером, и не могу сказать, что я была этому рада. Казалось бы, после всего пережитого я уже должна перестать удивляться, но внимание непостижимого высшего существа все равно пугало. Все-таки я, как выяснилось, далеко не настоящая ликой. Самозванка с незаконно полученными ушами, хвостом и шансом на вторую жизнь, можно сказать. А ну как эту вторую жизнь попытаются отнять?

Умирать мне совершенно не хотелось.

— О нет, — словно прочитала мои мысли Ликоой. — Для вас двоих все еще только начинается. Ты ведь не хочешь идти в Немирин?

Вопрос явно адресовался мне.

— Не горю желанием, — сцепив руки за спиной, я скрасила нервность тона вежливой улыбкой. — Смею заметить, я свою настоящую жизнь ценю больше любой вечности.

Прародительница негромко засмеялась:

— В этом вся ты. И этим ты похожа на ликой. Мои дети тоже ценят настоящее, предпочитая брать от жизни все и наслаждаясь всеми ее вкусами. Даже я сама порой тягощусь благ Немирина и снисхожу в ваш, такой контрастный и щедрый на людские эмоции мир.

Кажется, единственным участником этой сцены, не испытывающим должного пиетета перед высшим существом, был Лафотьер.