Екатерина Федорова - Похищение славянки

Он задвинул засов на двери, дошагал до кровати и медленно, повернувшись к светловолосой спиной, начал расстегивать пояс. Стянул рубаху, взялся за сапоги.

Черный щенок уснул на руках у Забавы по дороге — а чужанин, приведя ее обратно, в богатые покои, посмотрел нехорошо, нахмурив бровь.

И, встав к ней спиной, принялся раздеваться.

Тут и без слов стало ясно, что к чему. Забава, притиснув щенка к себе, молча смотрела. Даже край шкуры из пальцев выпустила, и она, скользнув по правому плечу, упала на пол. Только потом до нее дошло, что было бы лучше отвернуться. Видать, совсем в ней стыда девичьего не осталось…

По широкой спине чужанина крест-накрест шли два длинных шрама, тонкие, ярко-красные, словно только-только поджившие. Белыми нитями смотрелись другие отметины, едва заметные при в неверном свете ночника…

Потом чужанин в одних штанах подошел к ней. Забава торопливо отступила — однако он уже оказался у нее за спиной. Кинул руки ей на плечи, обручами сложив одну поверх другой у нее над грудью. Да так быстро, что она и опомниться не успела.

Еще и пальцами плечи прихватил, но не больно.

И замер, тихо дыша ей в затылок. Не двигаясь, даже животом к ней не прижимаясь — ни животом, ни тем, что ниже. Только руки у себя на плечах Забава и чуяла. А еще, скосив глаза, могла видеть бугры толстых жил, на которых тоже белели мелкие сеточки шрамов, старых, заживших так, что и не разглядишь.

Чужанин стоял, не двигаясь, только дышал ей в затылок все тяжелей. Забава вдруг вспомнила, как все было вчера, прошлой ночью. Он и тогда выжидал, глядя на нее сверху. И она, дурища такая, все ему позволила.

Ах ты ж змей, подумала Забава. Другие, значит, девок берут сладкими речами — а ты вот как их заманиваешь?

Но сил вырваться из-под тяжкой хватки его рук не было. Сердце гулко стучало. И вспомнилось почему-то, как он ей на пальцы дышал…

И как бабка Маленя назвала ярла Харальда добрым.

А ведь и вправду добрый, подумала вдруг Забава. И ее ни разу не ударил, и щенка вон дал в руки. Знать бы еще, на время или навсегда.

Навряд ли рабыням щенки положены.

Хорошо было уже то, что девчонка под его руками замерла. Как пойманная птица. Харальд незримо для нее усмехнулся, глядя на макушку склоненной вперед головы. По тонкому пробору ниткой шла светлая кожа — и пахло мятой, хоть и не так, как вчера, тоньше и слабее.

Он немного подумал — и попробовал языком кожу на этом проборе. Девчонка вздрогнула, задохнулась, наклонила голову, пытаясь уйти от его ласки.

Харальд застыл, давая ей передышку. Отсчитал пять ударов своего сердца и только тогда коснулся губами шеи. Девчонка снова дрогнула — но тут уж ей не дали уклониться его руки. Она замерла, нагнув голову еще ниже. На короткое мгновенье даже коснулась подбородком его правой руки — но тут же испуганно вскинулась.

Щенок на ее руках, затихший по дороге, заскулил и снова заскребся.

Удачно получилось с этим порченым зверенышем, довольно подумал Харальд. Пока девчонка его держит, руки заняты. Главное, чтобы не решилась его сбросить.

Он потерся губами о кожу над слабой косточкой, едва заметно выступавшей между плеч — там, где спина переходит в шею. Оторвался и жарко дохнул на влажную после его ласки кожу.

Девчонка дернулась всем телом, чуть оглянулась, не поднимая головы. На щеке у нее наконец-то заиграл румянец. И рот приоткрылся — Харальд видел изгиб верхней губы, мелко дрогнувший под его взглядом.

Он ухмыльнулся и поцеловал плечо у самой шеи. Сильно впился, по-змеиному, словно кровь выпить хотел. Потом, не отрываясь от светловолосой, только чуть ослабив хватку рта, развернулся и начал медленно отступать к кровати, уводя за собой.

Когда чужанин начал ее целовать, у Забавы по коже пошли мурашки. Теплые, жаркие. Щенок, которого она прижала к себе слишком сильно, закрутился на руках, повизгивая. На пол бы его отпустить — но Забава сейчас и шевельнуться не могла. Руки чужанина, ярла Харальда этого, держали…

И теплые мурашки бежали от того места, где она чувствовала его рот. Легкие мурашки, сладкие, от которых сердце колотилось, словно в горку с полным коромыслом бежала…

А потом он крутнул ее и повел к кровати. И она пошла, вот что хуже всего. Ног под собой не чуяла, а шла.

И пусть, металась в уме у Забавы жаркая мысль. Все равно она ему потом надоест, рано или поздно. Позабавится с ней немного этот их ярл Харальд, и позабудет. Мимо пройдет и не вспомнит…

Вот тогда она и сбежит.

А пока пусть.

Харальд был собой доволен. Он смог. И как смог. Девчонка, когда он усадил ее на постель, и, присев перед ней на корточки, забрал порченого щенка из дрожащих ладоней да выпустил на пол, глянула сверху таким взглядом…

Хорошим, в общем, взглядом. В котором сразу все было — и согласие, и обещание, и страх ее уже привычный.

Харальд, по-прежнему сидя перед ней на корточках, запустил обе руки под подол. Коснулся щиколоток, двинулся к коленям, запястьями задирая шелк платья. Девчонка сидела напряженная, словно готова была в любой момент вскочить и побежать — а не бежала. Руки раскинула по покрывалу усталыми крыльями, пальцами в мех зарылась глубоко…

Смотрела на него сверху вниз темно-синим взглядом.

И когда Харальд, добравшись до колен, подсунул руки ей под бедра, нажал, приподнимая и заставляя встать — поднялась, на мгновенье вскинув взгляд к потолку, но тут же снова опустив.

Он рывком встал следом, задирая платье вверх, к маленьким грудям, стаскивая его вместе с тем, что было снизу — какая-то нательная рубаха, Харальд в бабьих тряпках не разбирался. Стащил собравшуюся в жгут ткань с плеч, потом со светлой, золотисто сиявшей головы. Швырнул все в угол.

Щенок, с поскуливанием бродивший по каменному полу в поисках местечка потеплей, тут же устроился на сброшенной одежде. Закопался в складки, тонко взвизгнул от удовольствия, сворачиваясь в клубок…

Девчонка в ответ на скулеж повернула было голову, но Харальд поймал ладонью изгиб щеки, удержал, не давая от него отвернуться. И тут же отдернул руку, обнял тонкое тело, вскинул вверх.

Маленькие груди взлетели на уровень его лица. Тут сознание Харальда заволокло туманом. Но не тем, страшным, кровавым, когда он уже не был человеком — а самым обычным, мужским, когда сдерживать себя уже не можешь, и терпелось долго, слишком долго…

У него еще хватило ума на то, чтобы не кидать девчонку на постель, а уложить, пусть и торопливо. Выпрямился Харальд, на ходу ловя завязки, чтобы сдернуть штаны — и поймал ее взгляд, теперь уже какой-то растерянный, сомневающийся.

Потом, подумал Харальд. Сначала мое удовольствие, а потом мы с тобой снова поиграем, славянская птичка.

Он накрыл ее тело своим, но она сжалась, не давая пробиться внутрь. И Харальд в ответ изогнулся, нашел подрагивающие, приоткрытые губы. Поцеловал, жестко надавливая и запрокидывая голову, прошелся языком по небу, крохотному, как и все в ней, по его меркам. Поймал ладонью левую грудь, погладил, стараясь, чтобы ласка получилась не тяжелой, а скользящей, щекочущей…