Анастасия Акулова - Танцовщица и султан [СИ]

Теплый летний день проникал в каждый закоулок, в каждый дом, даря миру сотни красок, легкость и умиротворение. Все живое радостно тянуло руки к щедрому солнцу и повсюду царило необычайное оживление. Даже там, где сегодня не было ни одного человека, кроме юной девушки лет шестнадцати.

Нескладная, непропорциональная, она будто была вылеплена наспех кем-то не особо талантливым. Черты лица правильные, но довольно высокий рост, крупное телосложение и угрюмость в аквамариновых глазах сильно прибавляли ей лет. Роксана уже привыкла к этому: с самого детства все вокруг говорили, что она выглядит намного старше своего возраста, продавцы-разносчики спрашивали, но хочет ли она купить книжку для своего ребенка, а знакомые интересовались у отца, жена она ему или дочь. Раньше это очень злило и обижало, но наложило определенную печать на ее характер: она и сама ощущала себя старше своих сверстников. То, что она сама в глубине души верила в это сеяло вокруг отчуждение.

Одиночество — вечный спутник, словно горб на спине. Привычно, но тяжело.

По правде говоря, действительно одна Роксана никогда не была: у нее любящие, заботливые родители, вокруг всегда много людей и всем от нее что-то надо, но… но. Ее — талантливую, амбициозную, творческую девушку показывали, как обезьянку — мол, смотрите, какая у меня дочь или ученица или подруга, а после выбрасывали в дальний угол, чтобы вновь вытащить на свет только при необходимости.

Родители гордились ею и любили, но никогда не понимали. Сколько было истрачено нервов на почве того, что она не хотела бросать свои «писульки и танцульки», как об этом говорила мать, и идти в спорт только за тем, чтобы влиться в какую-нибудь компанию. Сколько было попыток кому-то навязаться, переступить через себя, улыбаться, когда хочется плакать — лишь бы быть не хуже других, лишь бы не чувствовать этого одиночества. Но без толку. А ведь хотелось совсем простых вещей: дружбы и общения, взаимной первой влюбленности. Легкости. Если понадобится — быть глупой и пустой, не иметь собственного мнения и ни к чему не стремиться, лишь бы душа не болела так сильно. Собственные достижения, амбиции и перспективы оказались весьма слабым утешением. Люди считали, что ей все доставалось легко.

Уже который час она просто шла из леса в лес, уйдя уже довольно далеко от родного поселка и, наверное, миновав пару деревень. Кривая русая челка падала на сухие стеклянные глаза, в которых проступили красные прожилки, как у больной, а руки, спрятанные в карманы старой спортивной кофты, слегка подрагивали.

Клоун. Так назвали ее подруги — непонятно с чего вдруг написав это. Еще вчера они, смеясь, до вечера гуляли по улицам, и Рокси была почти счастлива. Да, на вторых ролях, но ее не прогоняют, не смотрят как на инопланетянина. С языка то и дело срывались шутки — ей хотелось улыбаться и дарить улыбку другим.

Клоун. Надо же, какое болезненное слово. И какая привычная роль. Именно клоуном она и чувствовала себя всю сознательную жизнь: яркая, несуразная, вынужденная быть неискренней, на потеху толпы.

Не хотелось даже выяснять, зачем и почему. Эти вопросы, вкупе с «что же именно я делаю не так?» преследуют ее так часто, надоели так сильно, что не хочется и произносить их лишний раз.

Жалкая улыбка тронула губы, и в ней было больше отчаяния, чем в самом надрывном крике.

Моргнув и глубоко вздохнув, словно прогоняя наваждение, Роксана очнулась от размышлений и более осмысленно огляделась. Она лежала на красивой маленькой поляке, заросшей ромашками и земляникой. Большой каменный колодец, местами покрытый плесенью, казался таким древним, будто из легенд. Вокруг царила тишина, нарушаемая лишь симфонией листвы и ветра…

Быстро слопав принесенный с собой чуть помятый «Чокопай», Рокси достала из сумки маленький тонкий блокнот и изгрызенную ручку. Старый заслуженный блокнот оказался изрисованным и исписанным от и до, поэтому она выдернула последний чистый клочок бумаги, растерянно глядя в никуда.

Стихи всегда были ее личным обезболивающим, антидепресантом. Когда не было сил держать эмоции в себе — Рокси вот так своеобразно выплескивала их на бумагу. И почему-то каждый раз удивлялась тому факту, что стихов, наполненных светом, отчаянной верой и чувством прекрасного у нее было куда больше, чем преисполненных зла и боли. Но этот — нагрянувший внезапно, как молния средь ясного неба, определенно относился ко второй категории.

Карандаш прытко бегал по огрызку бумаги, и с каждой выведенной буквой, с каждым словом становилось чуточку легче. Магия, не иначе.

Вздохнув, Рокси легонько сжала кулак, скомкав стих, и снова прилегла на траву. Чистое, дивное небо, красота природы вокруг — все вокруг пело гимн Жизни, напоминало о лучшем, о прекрасном. Наконец, устав лежать и преисполнившись странной силой, девушка включила на телефоне одну из тех песен, под которую в лагере ставила танец, и стала вспоминать полузабытые движения, постепенно распаляясь, выгнав все прочие мысли из головы.