Джина Шэй - Дьявол на испытательном сроке [СИ]

— Небеса меня сделали Орудием? — шепотом, потому что мысль ужасно еретична, произносит Генрих.

— Ну, — Артур оглядывается, — да, похоже на то, Генри.

— Но это же бред, я? Орудие? Исчадие ада? Почему?

— Генри, — терпеливо вздыхает Артур, — если так оно и есть — значит, есть почему. Вопрос только в том — зачем Небесам сейчас демон-Орудие.

— Зачем? — повторяет Генрих. — А что, для этого нужны цели?

— Разумеется, — Артур кивает, — быть Орудием — большая ответственность, Небеса не возлагают её на плечи всем и каждому. Лишь когда приближается необходимость.

— Какого рода необходимость?

— Например — ты, — Артур смотрит на Генриха в упор, — когда ты выпил Сесиль, в тот же день сила нашла Кхатона. Более активная, более сильная, более опасная. Орудий всегда столько, сколько необходимо, чтобы обеспечивать безопасность душам смертных и Чистилища.

— Стоп, — отстраненно произносит Генрих, — получается и она ... тоже? Из-за появившейся необходимости?

— Смотря, что, — Артур пожимает плечами, — я не уверен, что дар защитного слова леди Виндроуз вообще касается её силы как Орудия. До некоторого времени мы вообще сомневались, что дело дойдет дальше отмаливания безнадежных. Но нет. Зашло. Сила Сесиль нашла перерождение. Теперь и ты демонстрируешь… необъяснимые возможности.

— Может, это побочные возможности меня как исчадия? — на всякий случай переспрашивает Генрих, но Артур качает головой.

— Этого не было при твоем задержании, — замечает он, — и появилось это… недавно же, да?

— Да.

Так, кстати, появилось, к слову… Генрих уже даже пару раз задумывался, случайно ли так совпало, что возможность самому прижигать демоническую сущность у него появилась именно тогда, когда он ближе всего стоял к краю. Верилось в это с трудом. Так уж совпало, молитва и это.

— В общем, грядет задница, Хартман, — деловито сообщает Артур, совершая своим ругательством жесткое изнасилование шаблонов Генриха, — и было бы неплохо, чтоб к этой заднице ты уже со своим даром освоился. Не то придется, как Кхатона, — обучать на ходу.

Генрих растерянно поигрывает желваками. Ему очень хотелось, чтобы Артур его догадку опроверг, потому что одно дело быть этаким «внештатным работником» Чистилища, нести в массы неконченных ублюдков волнения и сомнения, бороться с собой — да еще и не в одиночку, да еще и чувствуя моральное удовлетворение, когда тебе говорят спасибо за такие вроде как несложные действия.

Другое дело — вопрос ответственности Орудий Небес.

И дело же не в том, что Генрих этой ответственности боится, но… Но что будет, если он не выдержит? Сломается? Что, к примеру, будет, если он встретится на улицах Лондона с Миллером, который частенько выходит на смены в качестве сборщика душ. Он удержался тогда, но удержится ли сейчас? Сейчас ведь хуже, сейчас ведь приходится ежедневно, еженощно выдерживать приступы тоски. И что будет, если он сорвется? Что будет, если сила Орудия Небес будет обращена против самих Небес?

— Ну до завтра, Хартман, — Артур хлопает Генри по плечу, — тебя ждут, кстати.

Да, ждут. Моника, Майкл, Уолли. Три самых первых «последователя» Генриха, распускающих о нем слухи по Лондону.

— Я нашла отличное место для ночлега, — возвещает Моника, радостно улыбаясь.

— Я надеюсь, туда половина Лондона на проповедь не припрется, — ухмыляется Генрих.

Место и вправду отличное — пустой, но вполне жилой дом. Можно даже душ принять, правда, перед этим поймать Монику за воротник платьица и напомнить, что Генрих не любит, когда нарушают личное пространство. И когда заявляются голышом во время его мытья — тоже не любит. Ты же помнишь, Моника?

Моника помнит, обиженно дуется, но ей хватает ума не повторять фортель недельной давности. Все-таки даже суккуб, вроде как желающий встать на путь искупления, не может не думать о сексе.

Дом пустой, судя по вороху почты, принадлежал какой-то недавно почившей паре, и наследник не спешит вступать в наследство. В таких домах можно ночевать — Генрих уточнял у Артура, — и никаких последствий для кредитного счета не будет, если, разумеется, тебе не вздумается что-то украсть «на память».

Артур вообще по-прежнему настолько внимателен, что впору на нем жениться. К очередной партии просфоры прилагалась сумка со свежим комплектом формы, и их Артур Генриху три раза в неделю таскает.

Генрих устал. Чрезвычайно сильно. Дар, если его можно так назвать, выматывает. В течение дня, когда никто не просит с ним поговорить, выслушать, — он отбивал нитями боли демонов-охотников от смертных душ. Пропускал боль через себя. Да, ему доставалось меньшее, но слабым эхом все-таки эта мука отдавалось в нем самом. Хотя, чем дальше, тем меньше на это хватало времени. Ему кажется, что скоро к нему будут ходить как к бродячему философу, и не столько послушать, сколько потыкать пальцем. Исчадие ада-проповедник, ну надо же. Лопнуть от смеха можно.

Вообще, сейчас Генрих священникам не завидует. У него нет обязанности молиться или вести ритуалы, но внезапно вылезло, что к нему кто-то может прибежать чтобы порефлексировать до или после греха. И если Генрих Хартман до распятия, скорей всего, бы дал скулящему от совести отродью пинка, то после распятия ему приходится вести себя иначе. Это малое, что он может сделать для искупления. Тем более что пока он занят болтовней — он не занят собственными искушениями, он не думает, он не вспоминает. Её — не вспоминает. Она — будто тень, замершая позади него. Наверное, она довольна его динамикой, радуется ей, как будто хорошему поведению своего ученика. Нужно думать о ней только как о наставнике — так легче. Она видела в людях — в демонах — хорошее. Это важно. Все остальное — пыль. Причем пыль, им самим созданная. Он потащил её в постель. Он хотел отомстить Миллеру. Отомстил. И Миллер вернул долг сторицей. Не нужно было мстить, да?

Генрих старается не слушать самого себя, старается игнорировать возражения, что Агата ему нравилась изначально, еще пока он был распят, что дело было не только в мести. Эти мысли утяжеляют жизнь, когти искушения всякий раз болезненнее впиваются в душу, грозя разорвать её изнутри и захлестнуть Генриха.

Именно поэтому — черта. Она — наставник. Ничего больше.

Усталость наваливается на тело тяжелой колодой, когда Генрих, вытирая волосы, ищет по дому еще не занятую кровать. Подопечные обнаглели, поняв, что в завязке Генрих им даже пинка без повода не даст, поэтому уступать «наставнику» койкоместо никто не торопится. В гостиной находится старый скрипучий диван и даже одеяло. Сойдет. Генрих оставляет на диване полотенце, чтобы «пометить территорию» — не дай бог кто припрется и решит, что тут не занято… Ну а если не поймут, уберут полотенце и сделают вид, что здесь ничего не лежало, — значит, это будет тот самый повод для применения силы, который Генрих уже который день ожидает.