Мари Явь - Атомное комбо

Мы менялись, но так нестройно, вразнобой, придерживаясь разных сценариев. Подростковая угловатость моего тела сглаживалась, на месте болезненной худобы появлялась природная утончённость, а там, где раньше было плоско, становилось выпукло и мягко. Время и полноценное питание формировали из Ранди солдата, а из меня — непрактичную совокупность округлостей и плавных изгибов, некстати проявившейся женственности, которую уже нельзя было спрятать за неброским мальчиковым фасоном.

Ранди взрослел воодушевлённо и стремительно. Я — неуклюже, с каким-то отчаяньем.

— Если заберёшь все мои ночные дежурства на этот месяц, я сошью тебе платье. Как раз обещались новые халаты привезти. И бинты. Тебе белый пойдёт, — предложила мне однажды Берта. Она была одной из тех женщин, которые проводили на войну всю свою семью, вплоть до шестнадцатилетних дочерей, и теперь, в сорок, выглядели на шестьдесят. — Распустишь волосы и отправишься на станцию встречать в нём своего… своего… ну, этого…

Она тоже не могла подобрать нужное слово. Никто не мог.

— А какой нам сейчас ещё носить, если не белый? — рассуждала Берта. — Чёрный у врагов, синий у наших мужчин, от красного уже тошнит. И как после такой работы снова жить? Как на рынке мясо выбирать? Курицу разделывать?

От платья я отказалась: было жалко халаты и бинты. Один единственный случай — не повод их переводить, а нового мне не представится. Встретить Ранди, а потом проводить Ранди. Из года разлуки в ещё один год. Это было бы красиво, но так неуместно. Война ещё даже не думала кончаться, а мы ведь с ним договорились: всё мирное — миру. На платья, смех и песни наложено табу. Для красоты время ещё не пришло, но потом, после победы, она вернёт себе власть, и мы подчинимся ей. Она снова будет спасать мир, а пока эту роль выполняем мы — самые неприглядные люди на земле.

Так что, когда наступил долгожданный день нашей с Ранди встречи, мой внешний вид совершенно не соответствовал случаю, чем немало оскорбил эстетический вкус Норы.

— Не принимай близко к сердцу, деточка, но на его месте я бы прошла мимо, — сказала она в тот раз, разглядывая меня почти брезгливо. — Не удивляйся, если он, заметив тебя из окошка, побоится из вагона выходить.

— Он видел вещи и пострашнее.

Предвкушение скорой встречи преобразило меня, я просто не могла ни на кого обижаться, и Нора почувствовала это, её это покорило.

— У меня духи есть. Осталось немного на донышке, — милостиво обронила она. — По капельке за каждое ушко.

— Нет, не возьму. Тебе всё-таки нужнее.

— Ты на что намекаешь?

— Ни на что. Прости. Спасибо. — В голове сумбур.

— Ну тогда клипсы возьми. У меня есть такие маленькие, жемчужные. Тебе пойдут, — крикнула она мне вдогонку.

— Я как-нибудь так, — отмахнулась я, тем не менее, польщённая заботой самой эгоистичной особы в госпитале.

— Как-нибудь так? Сразу понятно, что без малого год не виделись. Парень на несколько дней приезжает, а она «как-нибудь так». Волосы распусти! И цветы купи! Хоть что-то в тебе будет красивого.

Волосы я всё-таки распустила, но лишь когда пришла на станцию. Так несмело, стыдливо, озираясь по сторонам, стянула с затылка тугую резинку, запустила пальцы в ещё влажную, пахнущую дешёвым мылом копну. Подул ветер, и я почувствовала впервые за три года — свобода.

Помню, только-только начало увядать лето. До станции — не больше километра, вокруг дома, огороды, сады. В воздухе витал одурманивающий запах цветов и яблок. На станции шла бойкая торговля: сдоба, парное молоко, ягоды. Женщины продавали новенькие костюмы своих погибших мужей, почти неношеные ботиночки детей. Одна старушка стояла с большим ведром белых роз. Лица её я не запомнила, а эти цветы помню отлично. Они казались пушистыми, сладкими и тёплыми, в них хотелось спрятать лицо. Едущие на побывку солдаты охотно брали их для своих матерей и жён. Так трогательно. Первые пару часов это зрелище умиляло. Потом вызывало зависть. Время шло, и в какой-то момент я сознательно отошла подальше от цветочницы, пристроившись на нагретой солнцем лавочке.

Причаливали поезда, перрон наводняла толпа, но уже через десять минут он опять становился чист и одинок. Только я упорно сидела на скамейке, ожидая и выглядя при этом до безобразия жалко. Именно жалость и толкнула ко мне ту старушку:

— Вот, — проговорила она, указывая на последний букет. — Сегодня ни одной женщине ни цветочка не продала.

— А что, плохая примета?

— Так цветы ведь… Они же для нас, для женщин, растут.

Я купила. Тоже из жалости. Не к себе, конечно. К ней.

Цветочница ушла, когда большая стрелка вокзальных часов коснулась полудня. Я же оставалась на месте до тех пор, пока на небе не проступили звёзды.

Ну и кто из нас теперь больше похож на пса, Ранди?

Последними ушли торговки пирогами, и в воздухе, наконец, растаял дразнящий запах свежей выпечки. Сама я покидала вокзал в смятении: возможно, отменили поезд, какие-то неисправности состава, железнодорожного полотна, мало ли… Может, я сейчас приду, а он ждёт меня на крыльце, потому что я не заметила, проглядела. А может, в последний момент всё изменилось, и он добирался не поездом, а машиной.

Измученные розы уныло качали повисшими головами. Пока я дошла до госпиталя, меня облаяли все местные собаки. Ранди на крыльце, конечно, не оказалось.

Через ряд кроватей, стоящих в холле, я пробиралась на цыпочках, держа в одной руке цветы, а в другой — ботинки, чтобы не встревожить драгоценный сон раненого солдата.

— Эй, — окликнул меня шёпотом кто-то. — Красивый букет.

Я взглянула на увядшие цветы.

— Был когда-то.

— Твои?

Я, наконец, приметила говорившего и приблизилась к его койке. Старший сержант, ранение в лёгкое, руки-ноги на месте, прогнозы оптимистические. Эти данные были для меня важнее его имени или возраста.

— Продай, а? — попросил он. — Я вашей Норочке подарю.

Ну да, конечно. Кому ещё, если не Норочке.

— Держи, — согласилась я безразлично, оставляя цветы на его подушке. — Сейчас принесу вазу.

Я пошла к источнику света, где за столом собрались дежурящие этой ночью женщины. Они увлечённо беседовали, но как только заметили меня, умолкли. Кто-то подавился чаем и теперь хрипел, пытаясь сдержать кашель. Такая реакция случается, если ты обсуждаешь человека, а он, как оказалось, всё это время стоял за твоим плечом.

— У тебя разве не выходной? Мы думали, ты здесь ещё нескоро появишься.

— Мне бы вазу.

— Какую вазу? — Они шарили глазами за моей спиной, словно выискивая кого-то. — Тебе зачем?

— Может, осталась какая бутыль от физраствора или перекиси, — спросила я, не желая вдаваться в подробности. Стыдно. Эти распущенные волосы, цветы… Не хватало только белого платья.