Мари Явь - Атомное комбо

Он прочертил ножом идеально ровную дугу под подбородком от одной ямки до другой. Медленно, как и обещал. Ранди очень внимательно относился к своему оружию, чистил автомат и точил ножи каждый день, даже если не пользовался ими. Поэтому след от бритвенно-острого лезвия проявился не сразу. Кровь выступила сначала бусинами, а потом, стоило Кенне содрогнуться в конвульсии, начала выплёскиваться толчками.

Минус один.

— Гори в аду, — прошептала я, мысленно вычёркивая его имя из чёрного списка.

— Я должен был сделать это ещё тогда, — произнёс Ранди, удерживая голову Митча до тех пор, пока тот не перестал дёргаться. — Как бы я хотел показать тебе это раньше. В той комнате. Пять лет назад.

С мёртвой головой у плеча он рассуждал о собственной слабости. Мне хотелось сказать, что он никогда не был слабым. Просто сейчас он слишком сильный. Сильнее любого из здесь присутствующих… Но стоило нашим взглядам встретится, я забыла о свидетелях. Даже о Кенне Митче. Ещё минуту назад он был самым важным человеком для нас, а теперь он — лишь изломанная немая вещь. Когда Атомный поднялся на ноги, он упал в грязь, похожий на надоевшую куклу.

Как и тогда, после убийства коменданта, Ранди смотрел на меня с восторгом, превращающим его в одержимого. Он иссушил своё сердце ненавистью, ему хотелось закрыть глаза, забыться, погрузиться с головой в любовь. Прямо сейчас. Хотя бы на секунду…

— Пэм, он сдох, — улыбнулся Ранди, вытирая руки об одежду. — Какой же он грязный ублюдок. Запачкал тебя.

Запачкал? Ранди перехватил мою руку, когда я потянулась к лицу.

— Не прикасайся к нему больше. Ни к чему, что принадлежит ему. Не смотри на него, — попросил он, наклоняясь. — Даже не думай о нём.

Да, теперь мы можем себе позволить подобную роскошь, ведь…

— Его больше нет, эта мразь наконец получила по заслугам, — согласилась я. Каждый раз когда я обвивала Ранди руками, я чувствовала себя всемогущей. В моих объятьях его большое непобедимое тело дрожало. — Ха-ха! Он мёртв. Ты сделал это. Погляди, он на самом деле…

Ранди слизал кровь с моей щеки, с подбородка.

— Если бы она только видела, что мы сделали с ним… — прошептала я, закрыв глаза, чувствуя, как его язык скользит по коже. — Она была бы счастлива. Она бы гордилась нами. Тобой. Ты такой…

Избавляя меня от необходимости договаривать, Ранди обхватил мой подбородок и засунул язык мне в рот, давая попробовать на вкус смерть Кенны Митча. Это не продолжалось долго и напоминало скорее борьбу, нежели поцелуй. Я пыталась отстраниться, тогда как Ранди наоборот прижимался теснее, губами, грудью и напряжённым пахом. Убийство, особенно такое желанное, вызвало в нём сильнейшее сексуальное возбуждение. Ни одна женщина, пусть даже самая прекрасная и полностью обнажённая, не добилась бы от него подобной реакции. Война что-то сделала с его зрением: ему милее вид вражеской крови на его руках. Её вкус, её запах, её тепло и цвет.

— Чёрт… — Атомный тяжело дышал, уткнувшись в мою макушку. — Я кончил.

Ого… ну… просто…

— Какого ляда вы тут устроили?! — вернул нас к реальности Голдфри. — Вы, сукины дети, совсем совесть потеряли!

Не думаю, что комбат объявился здесь только сейчас. О происходящем ему должны были доложить ещё полчаса назад, когда шоу только начиналось. Но он закрыл на это глаза, потому что знал: вставать между «псом» и его добычей — самоубийство. К тому же жестокость, с которой мы расправились с врагом, можно было выставить показательной казнью, примером для подражания. На такое время от времени полезно смотреть новобранцам. Но то, что пошло следом, не вписывалось ни в какие ворота, потому что вызывало у солдат зависть и зуд в паху.

За убийство врага Голдфри наказать нас не мог, мы были в своём праве. А вот за непотребное торжество — очень даже. Разложение морального духа, провокация, подрыв боеспособности солдат, даже растление малолетних — майор мог подогнать этот поцелуй между «солдатами» под любую из статей.

— Смотрю вы, выродки, даже не думаете сожалеть, — добавил он, так и не дождавшись приличествующего «здравия желаем! виноваты! так точно!».

Отстранившись от меня, Ранди во всём своём кровавом великолепии повернулся к майору лицом. Уверена, Голдфри за свою жизнь повидал противников и посерьёзнее, научившись справляться с ними если не самостоятельно, то при помощи своего «пса». Но почему-то на этот раз он помедлил, прежде чем огласить приговор.

Плеть — любимую игрушку своего тайнотворца — Голдфри придержал для более подходящего случая, посадив Ранди на цепь. Три дня в карцере на одной воде. Роль карцера играла низкая, тесная землянка в окопе, в которой держали «языков» в перерывах между допросами. В ней нельзя было встать в полный рост или лечь, вытянувшись. В общем, в могиле и то просторнее, но, думаю, Ранди не привыкать. Слово «карцер» должно звучать для него как «дом, милый дом», ведь, видит бог, чуть ли не треть своего пребывания в Центре он провёл запертым в одиночке.

Если Ранди и расстроил такой исход, то виду он не подал. Не то чтобы он считал себя виноватым и заслуживающим наказания, но… гауптвахта? Даже воду будут давать? Это никак не коснётся его контроллера? Отлично, наконец-то он сможет выспаться. Это была прекрасная возможность обдумать всё порознь, например состоявшуюся спонтанную месть. Но отчего-то, думая о ней в одиночестве, я приходила к выводу, что совершенно не чувствую облегчения. А ещё все эти косые взгляды…

Когда я пришла к месту его заточения, Пресвятой встретил меня почти скучающе. (Ну конечно, как будто Голдфри мог предоставить Ранди самому себе, не приставив к нему сторожевого пса).

— Какого чёрта? — поинтересовался он, сосредоточенно оттирая древко знамени от грязи и крови. — Понимаю, командир прервал вас на самом интересном моменте, но если ты думаешь, что я позволю вам закончить начатое, то ты ещё глупее, чем кажешься.

И это мне сказал тайнотворец-атеист, который перед каждым боем брал благословение у священника, хотя они не только не понимали друг друга, но и взаимно презирали.

Но я не перечила и не огрызалась, Пресвятой был нечувствителен к угрозам, грубостям и повышениям тона. Он ведь жил с Голдфри, поэтому подобное для него — наскучившая обыденность, тогда как приветливое, нежное слово — событие. Как часто он слышал их непосредственно в свой адрес? Слышал ли когда-нибудь вообще?

— …но на самом деле ты в душе добряк, — разливалась соловьём я. — Если позволишь мне поболтать с ним пару минуточек, то точно попадёшь в Рай.

— Никто из нас не попадёт туда. — Он до последнего не воспринимал меня всерьёз, но, намекнув на счастье, недостижимое ни в этой жизни, ни в следующей, я задела его за живое. — Ни я. Ни ты. Уж точно не после сегодняшнего.