Ирина Котова - Королевская кровь. Книга 10. Часть 1 [СИ]

— Два дня назад, восьмого числа, — сообщила Полина с любопытством. — А что?

— Я как раз вколола последнюю иглу, — объяснила я, стараясь не думать, что в этот день погиб Люк. — Значит…

— Наверное, когда иглы закончатся еще у кого-то, я буду в человеческом облике с полудня до полуночи, — восторженно перебила меня сестра. — Игорь Иванович сказал, что у него осталось двадцать, у Демьяна — тридцать три… Про Тайкахе не знаю, но вряд ли больше. Значит, месяц-полтора — и я уже совсем вернусь.

— Ты часто общаешься со Стрелковским? — от Полиной бойкости хотелось жмуриться и мотать головой, но я пересиливала себя.

— Несколько раз созванивались, — призналась Полина. — Я все еще чувствую себя очень странно, Марин, но мне интересно с ним говорить. И важно. Он много рассказывает про маму того, чего я не знала или не помнила. Сказал, что когда она бывала взвинчена, то походка у нее становилась точь-в-точь как у меня в спокойном состоянии, широкой, стремительной, — она тихо засмеялась, и я грустно улыбнулась в ответ. Я это прекрасно помнила.

— Расскажешь мне потом, что еще он говорил? — я остановилась, пропуская шустрого ужика. Покачала головой: куда они ползут, интересно? Правда, на людей они не нападали до странностей — Кэтрин, моя акушерка, ухитрилась наступить на хвост ползущей гадюке, но та даже головы не повернула, лишь зашипела и стала дергаться в ту сторону, куда ползла. И уползла с миром, когда Кэтрин отскочила.

— Конечно… Марина, — нерешительно позвала Пол после паузы, и я поняла, что последует дальше. Она до этого не жалела меня, не высказывала соболезнований, и мне было просто говорить с ней о вещах отвлеченных. — Марина, — повторила она и перевела дыхание, и я снова зажмурилась, мысленно умоляя ее не продолжать. Но она меня удивила. — Я знаю, что ты чувствуешь, — проговорила она с трудом, и голос ее вдруг показался другим, словно моя Поля вдруг стала гораздо старше меня.

Я, так и не двинувшись с места, глубоко вздохнула — перед глазами на мгновение все поплыло. А Полина что-то говорила в трубке, говорила… и я, когда вновь обрела способность слушать, так и простояла в оцепенении с прижатой к уху трубкой под двигающимся по небосклону солнцем, то и дело выхватывая взглядом ползущих к морю змей.

Поля действительно все знала о том, что творилось со мной, разве что удушающего чувства вины в ней тогда не было. Слово за слово она рассказывала мне все то, что случилось с ней в ночь после свадьбы и что было дальше, и я слушала ее, затаив дыхание — так страшно мне было из-за того, что она пережила, так ужасно, что никто из нас не знал об этом, не догадывался о глубине кошмара, в котором она оказалась. Она не договорила — раздался стук трубки, медвежий рык, но мне было достаточно и того, что я услышала, чтобы на время забыть о своем горе. Я знала, что ей в дни после свадьбы было трудно и плохо, но не представляла, насколько. Как же часто мы живем, и не подозревая, какую боль несет в душе близкий человек, какие демоны раздирают его изнутри.

Разделив со мной тот свой груз, Полли каким-то странным образом притупила и мою боль. Наверное, это как тушение пожара встречным палом: отчаянию просто неоткуда брать пищу, когда выжжено все.

Говорила я и с отцом, и с Марианом, и с Каролинкой, которую дар ее забросил в далекий Пьентан, и с Катей… Но жизнь родных и близких, которые не оставляли меня одну, все равно словно крутилась вокруг меня в калейдоскопе, не касаясь — я висела в пустоте, и не было мне опоры под ногами.

Старшие сестры звали меня к себе, умоляя уехать из Дармоншира. Просили об этом и отец, и Мариан. Но они не видели уставших глаз доктора Лео Кастера и доктора Амадеи Верфонсис, бросившей мирную Маль-Серену ради работы хирургом в Вейне, Риту, взявшуюся работать так же фанатично, как и я, и мечущуюся от обвиняющих взглядов к сочувственным объятиям; бледную, словно иссыхающую сердцем леди Лотту, которая ухитрялась находить для нас нужные слова и взяла меня под свое крыло, строго следя, чтобы не перерабатывала и вовремя ела; не видели ям, чадящих черным дымом, нежити на лугу перед Вейном и не слышали очень редкого, но вновь пробирающего до животного страха грохота артиллерии за фортами — то враги, отчего-то не нападающие массово, раз за разом совершали налеты на укрепления и пробовали нашу оборону.

Никто из моих сестер не любил и ненавидел хозяина этого замка, не целовал его, захлебываясь от жадности обладания и не сражался с ним под этими старыми сводами. И никто кроме Поли не понимал, что я теперь намертво связана с Дармонширом, с фортами, с людьми, которые стоят там и которых я подвела, и что самое меньшее, чем я могу хоть как-то отплатить им, — работать здесь до конца.

Помимо общения с близкими на меня как на оставшуюся полноправной хозяйкой Дармоншира лавиной начали валиться дела, которыми Люк как-то ухитрялся заниматься, одновременно организовывая оборону герцогства. То и дело приходилось разбираться с нуждами центра приема беженцев в соседнем городке Реджтауне, проблемами детей, оставшихся в нашем доме в Виндерсе и детей из инляндских приютов, которых эвакуировали к нам и которых нужно было размещать и назначать довольствие; вдруг потекли в Дармоншир беженцы с Юга Рудлога: я знала, что под городом Угорье, на юго-востоке от герцогства сейчас шли ожесточенные бои — иномирян взяли в клещи, и рудложская армия пыталась оттеснить их обратно к Мальве от побережья, а мирные люди, измученные войной, бежали к нам, потому что Пески были далеко, а наш бедный клочок земли близко. То и дело поступали жалобы или просьбы от всех подряд — от аристократов до простых фермеров, лишившихся крова и средств к пропитанию. И пусть часть дел, связанных с сиротами, взяла на себя леди Лотта, часть, касающихся военной сферы — уже вставший на ноги Бернард, слишком много оставалось того, что могла решить только я.

Я не желала ничего решать. Без Люка все это не имело смысла. Но накануне, ранним утром, когда горло еще болело от рыданий у открытого окна, а руки тряслись, я подумала, что не хочу, чтобы мое бездействие бросало тень на его память, — и до завтрака спустилась в его кабинет, и открыла первое из писем.

Были еще и разговоры с Майки Доулсоном: старая элита Виндерса, затихшая было на короткое время после смещения мэра, вновь оживилась и принялась интриговать. Майки, выразивший мне сочувствие с чопорностью, за которой чувствовалось настоящее потрясение, далее многословно извинялся и просил моего позволения на суровые меры — увольнения части чиновников и полицейских начальников, которые закрывали глаза на наживу на продуктах, и введение законов, ограничивающих дворянское участие в управлении городом. Он сыпал схемами интриг, упоминал фамилии, которые я уже успела забыть, но в целом затея была правильной, и я дала добро. И так как давно уже уяснила, что люди слушаются куда охотнее, если твой статус подкреплен силой, попросила Леймина послать к Доулсону-младшему еще отряд охраны.