Тамара Шатохина - Таша [СИ]

— Ты сейчас правдив, — довольно ответила я, — и как же ты с этим разбираешься?

Теперь он подбирал слова очень, крайне осторожно:

— Я встречусь с этим человеком, поговорю с ним, мы вместе… решим все.

— Это не ответ, Юрас, — веселилась я. Я! Веселилась! Мне было легко и как-то особенно хорошо.

— Разреши увидеть твои бумаги? Что в них? Меня допускают даже на государственный совет, если что. Твои тайны так и останутся тайнами — не переживай, — потихоньку двигалась я к столу.

Он шагнул навстречу мне.

— Не нужно. Это просто… распоряжения об имуществе.

— Правда твоя, — подивилась я, — тогда что же еще ты прячешь за своей спиной? Почему боишься, что я увижу это? Так не доверяешь?

— Ты, правда — слышишь ложь? А раньше?

— Наверное, тоже. Просто раньше меня не обманывали. А теперь — вот. У тебя, конечно же, могут быть тайны от меня…

— Я пишу распоряжение об имуществе, которым владею. Такую бумагу всегда готовят и оставляют перед военным походом. Таков порядок.

— Согласна. Это разумно. Но зачем ее так старательно прятать?

— И еще перед вызовом на поединок… — сдался Юрас.

— Ты его уже вызвал, да? Стаса?

— Пишу… письменно.

— Не надо, — выдохнула я, — мы с ним уже поговорили об этом. Он сам не рад.

— Он влез туда, куда не надо, — отрезал он.

— Он влез туда, где было свободно, Юрас. Ничто не говорило о том, что ему туда не надо. Не появлялось рядом со мной, не говорило со мной и даже не смотрело на меня.

И что я наговорила? Но он понял.

— Мне было… плохо тогда.

И это все? Все?! Ладно… Я прошла к столу и все-таки посмотрела — лист бумаги с водяными знаками, но без герба — Стагмисовы не принадлежали к высокой знати. И что тут? Вызов на поединок — время, место, имена тех, кто проследит за порядком. Я спросила его взглядом и разорвала лист. Пополам, потом еще раз.

— Ты же сильнее его в воинском умении. Это честно?

— Ты боишься за него? — скривил губы Юрас, — не переживай — уж Корбат придумал бы что-нибудь… выбор оружия за ним, мы по любому — были бы на равных.

— Спасибо. Я боюсь и за тебя тоже. А этот поединок с твоей стороны ничем не оправдан — ты ведь собрался уехать, так разве тебе не все равно?

— Нет… и я пока никуда не еду.

— А-а, поединок же… или что еще? И когда же ты решил, что пока не едешь?

— Сегодня и решил. И не только поединок… еще — ты.

— Я… не понимаю этого, Юрас. Может, все же объяснишь? Это не то, о чем ты тогда говорил мне, о чем просил. Я зря это сейчас… не с упреками пришла. Но ты сам должен понимать, что после такого… Я уже пойду — пора, меня ждет стражник. А ты не пиши больше этого, я прошу тебя, — мне было уже совсем не весело.

Он вздохнул, как-то судорожно, глубоко…

— Ты сейчас сможешь узнать правду, так же? — напряженно улыбнулся и шагнул еще ближе ко мне.

— Я пришла предотвратить поединок, а не выяснять у тебя…

— Это все понятно, — подхватил он, — но сейчас ты поверишь мне. Слушай же!

Я ринулась в сторону двери. Отчего-то стало страшно, как если бы я стояла сейчас на том обрыве над морем и собиралась шагнуть с него. Сама не знала, чего боялась, но страх был, и я бежала от него. Юрас не пустил. И я оказалась прижата к стене у двери, как тогда к конскому боку. Было не горячо и неловко, как тогда — стало очень стыдно, просто до слез. Пришла сама, напросилась… на что? Не так… не то… и виновата сама — о чем думала, идя сюда, да еще ночью?

— Не так, Юрас, — почти со слезами простонала я, — пусти.

Он шагнул назад, опустил руки, спрятал их за спиной, хрипло сказал:

— Завтра я найду плат. Если примешь — обряд сразу же. Сейчас я отпущу, но ты не знаешь… Не хочешь слушать сейчас — расскажу завтра. О том, что люблю, как хочу тебя для себя. Хочу вас с сыном рядом. Хочу свою семью… нашу. Нет, постой… важно еще одно — поджимают сроки. До первого сенокоса осталось всего… — в его голосе послышалась улыбка. Я смотрела в сторону, но точно знала — сейчас на его щеке показалась ямочка…

Я просто заставила себя вывернуться из его рук, куда снова успела попасть и выскочить за порог. Стражник сидел, прислонившись к стене и дремал… Стало совсем стыдно. Я схватилась руками за горящие щеки, сердце билось где-то в горле. Ну, хоть как-то да поговорили… Что ты творишь, Таша? Что же ты делаешь? Опять сама пришла — совсем не стало гордости. Нет ее для него…

До воинских казарм мы со стражником дошли пешком — седлать для этого коней в дворцовых конюшнях не стали. Потому и обратно по слякотной темноте шли долго — на сырой каменной брусчатке можно было и ноги свернуть. Он вел меня против холодного ветра, держа за руку, и рассказывал про сынка, что родился у него недавно:

— Я потому и примлел у стеночки, соснул малость… Неспокойный он у нас — сил нет. Или трубит или хнычет. Повитуха сказала, что норов у него такой беспокойный — вредный вырастет. Если вскорости не перестанет кричать, велела идти звать лекаря… Накормленный, чистый, а выспаться не дает совсем.

— Постойте… а сколько сынку?

— Пятый день сегодня. На человеческое дитя похож уже стал, а то какой-то запухший весь был… едва глаза видно, — охотно рассказывал о сыне стражник. Уже далеко не юного возраста, вдовец, он не так давно взял молодую жену, я знала это о нем. Видно было, что неугомонное дитя все же любили. Вспомнились слова Таруса и Дарины о том, что я могу лечить. Юрас вон тогда спокойно уснул вскоре после того, как я обняла его. Спать мне сейчас не хотелось, во всем теле чуялась небывалая легкость и сила, хотелось обнять весь белый свет! А тут рядом дитя мается…

— Сувор, а пойдемте к вам домой? Вот сразу! Далеко живете…?

Была бы я умелой и опытной лекаркой — распознала бы причину ора, который стоял в доме. А так… только вслепую — как могу.

— Нужно было лекаря сразу. Ясно же, что болит что-то. Дайте его мне в руки, — попросила я вымученную детскими криками мать.

Крикун не хотел лежать в руках, выгибал спинку, краснел личиком в крике.

— Грыжу наорет, что же вы так долго тянули? Дело в деньгах? Так нет же…

— Думали — само пройдет, просто нрав такой… — тихо и устало оправдывалась совсем еще молодая мать.

А я дивилась — да что за повитуха такая? Та, что вызывали ко мне, точно такого бы не ляпнула… Потихоньку малыш стал затихать на моих руках. Все еще жалобно всхлипывая, проваливался в спокойный сон. А меня просто затопила нежность к этому чуду — носик с белыми точечками, как был у Зоряна, светлый пушок на головке… прижала его сильнее, обвила руками.

— Прокатайте завтра свежеиспеченным ржаным хлебушком спинку — может быть «волос». Они так вот орут, спинку поднимают. У моего было… Не разодрать потом хлеб — такие длинные черные волосины впутаны… Откуда только что и взялось…