Дж. Андрижески - Чёрному, с любовью

Он видел, что она задышала чаще.

Она была обнажённой. При ней не было никакого оружия.

У неё даже ножа не было.

Он слышал, как её сердце оглушительно стучит в груди.

— Ник, — она хрипела, уже задыхаясь, и снова подняла ладонь, качая головой. — Ник… нет. Не надо. Не надо , черт подери. Не надо…

Но теперь он её едва слышал.

Он уже сдвинулся с места.

Он их не слышал.

Он не слышал их разговоры.

Он не слышал, как открылась металлическая дверь, ведущая вниз.

Он не слышал их дыхание. Он не слышал их шаги по цементу или по гравию, когда они прошли за край белой стены из цементных блоков.

Вопреки его вампирскому слуху, вампирскому зрению, способности ощущать малейшие смещения в воздухе и свете, даже происходившие вне его поля зрения…

Он ни черта не слышал.

Удовольствие раз за разом омывало его каскадами, пока её пальцы стискивали его руки. Её киска сжимала его член, пока он кормился от неё, двигаясь всё жёстче. Он чувствовал себя так, будто его окутывало жаркое жидкое одеяло секса, чувствовал, как её сердце бьётся под его пальцами, слышал, как она хрипло всхлипывает ему в ухо, когда он вновь вдолбился в неё.

Ей нравился его член.

Ей нравился его член, его пальцы, его губы… то, как он целовался.

Он затерялся в ощущениях.

Блядь, он по-настоящему затерялся.

Остальной мир совершенно исчез… растворился.

Это не похоже ни на одного человека или вампира, с которым он был.

Он никогда в жизни не был таким насытившимся, одурманенным, возбуждённым, раздражённым и таким, блядь, оголодавшим . Он никогда не чувствовал так много во время секса. Он никогда не хотел так глубоко проникнуть в кого-либо, в разум или тело. Он никогда не уходил вот так с головой в обе вещи одновременно.

Она принадлежала ему, блядь, она принадлежала ему…

Так что нет, он их не слышал.

Он ничего не слышал, пока звук выстрела не прогремел как будто прямо над ухом, как будто в то же мгновение, когда пуля пронзила его туловище.

Они ждали, когда Наоко поднимется.

Он ждал — предположительно, чтобы не попасть в Мири.

Наоко смотрел, как его собственная кровь брызгами разлетается по телу Мири, попадая ей на лицо, шею, груди, живот. Воцарилась тишина, и он услышал, как она резко втягивает воздух. Это был единственный звук во всем мире. Она отпустила его руки и вскинула предплечья, инстинктивно пытаясь защититься.

Его тело гудело от её крови.

Его член так глубоко погрузился в неё, что на долю секунды он ощутил нежелание, сожаление — прежде чем включились инстинкты выживания.

В ту долю секунды он подумывал забрать её с собой.

Даже после того как пуля прорвалась через него, врезалась в кости и плоть, вылетела спереди и расплющилась в металлический блинчик на цементной стене, он всё ещё чувствовал себя словно под кайфом, словно всё в ней одурманивало его.

Он подумал о том, что она принадлежала ему, по-настоящему принадлежала ему.

Он посмотрел на неё, на её кожу, забрызганную кровью, и подумал об этом, хоть из его груди только что вырвалась пуля.

Они оба так опьянели от его яда, что он даже теперь ощущал её присутствие. Не совсем мысли , не совсем слова, уже нет, но он чувствовал, что она осознает его и чувствует его в себе.

Он чувствовал, как ей было хорошо.

Он придавил её к гравию, стиснув её волосы в кулаке.

Его инстинкты включились в работу ещё до того, как она закончила тот вдох.

Затем он перекатился.

Он вышел из неё и вскочил на ноги, тут же перейдя на бег. Его тело и разум адаптировались за миллисекунды, переключившись обратно в режим охотника. Его органы чувств активизировались в то самое мгновение, когда он подтянул штаны и метнулся к наружной стене, петляя и виляя к вертолёту, чтобы укрыться за ним от пистолета Блэка.

Пистолет выстрелил вновь.

Затем ещё раз.

Затем ещё раз.

Теперь всё ощущалось как в замедленном режиме, хотя он знал Блэка… он знал, что видящий стреляет без промедления, без колебания, опустошает магазин в его удаляющуюся спину в темноте, не делая ни малейшей паузы между нажатиями на курок.

Наоко не сомневался, что Блэк стреляет так быстро, как только позволяет ему модель пистолета.

Он только-только миновал вертолёт, когда пуля попала ему в бок, отбросив тело в сторону и заставив его изогнуться в воздухе, чтобы продолжить двигаться вперёд. К тому времени он добрался до края стены. Он не колебался, а сразу перемахнул через край, перебросил ноги и как можно быстрее скрылся из поля зрения видящего.

Он в точности знал, где прыгать.

Он в точности знал, куда целиться.

Он в точности знал, где гладкий стеклянный верх здания сменялся стальными выступающими рёбрами нижней части архитектурной постройки. Эти ребра начинались на пятидесятом этаже и выдавались из основания здания, которое было на добрых двадцать футов шире самого высокого пика, сделанного полностью из стекла.

Падение, казалось, тоже заняло целую вечность.

Падая, он ощутил резкую, обжигающую боль, кольнувшую его в шею.

Ник в воздухе хлопнул рукой по этому месту, но что бы там ни было, это не смертельно, и даже не какой-то транквилизатор, как он боялся. Он подумал, что врезался в один из беспилотников Блэка размером с насекомое… но боль уже начала стихать.

Более того, она не шла ни в какое сравнение с болью от пулевых ранений в груди и низе живота.

В любом случае, у него не было времени размышлять над своими травмами.

Он врезался в ту верхнюю часть более широкого здания. Столкновение со стальными рёбрами напоминало падение на шипы металлического забора. Выдохнув из лёгких воздух, в котором он не нуждался, он схватился за гладкую поверхность пальцами, скользкими от собственной крови, сумев замедлиться настолько, чтобы задержаться между двумя рёбрами здания.

Через считанные секунды он втиснулся между двумя параллельными частями выступающего металла, спиной к одной стороне, ступнями к другой — как скалолаз, застрявший в узком ущелье.

Он дал себе секунду, просто задержавшись на месте.

Может, две секунды.

Ему не нужно было дышать, но такое чувство, что он переводил дух.

Такое чувство, будто он завис там всего на время одного вдоха.

Может, это было просто осознание того, что он жив, а также осмысление новых обстоятельств, состояния своего тела, которое адски болело, втиснутое в узкое пространство между двумя рёбрами здания. В то же мгновение он застегнул штаны, поддёрнув их вверх и продев ремень в пряжку. Рубашку он проигнорировал, позволив распахнутым полам болтаться по обе стороны обнажённой груди. Он уже скинул куртку, пока был с Мири.

Та куртка, подарок Дориана, осталась где-то наверху, на гравии крыши.