Анна Сокол - Табель первокурсницы [litres]

– Если он у вас будет, – скривился нотариус. – Пока об этом рано говорить.

– Вот именно. Мои отец и брат еще не умерли.

Сколько часов мужчины уже провели под завалом? Много, за окном начало темнеть…

– Своенравие и дерзость не самые приятные качества в женщине. – Нотариус оглядел меня сквозь лорнет с головы до ног, но впервые мне было безразлично, как я выгляжу. – Думаю, договориться с вашим братом будет намного проще.

– Это вряд ли. Илберт куда упрямее меня, да и потом, он мужчина, если от женщины вы можете отмахнуться, то от него не получится.

– А с чего вы решили, что я говорю об Илберте? – Он прищурился, стеклышко поймало луч уходящего солнца и сверкнуло. – И с чего вы взяли, что именно ваш, – он выделил это слово голосом, – сын унаследует графство?

Я даже не сразу поняла, о чем он говорит, а когда поняла…

– Вы… вы сумасшедший?

– Я нотариус, знали бы вы, леди Ивидель, сколько дворян только за последний год вписывало в завещания бастардов, ну или вычеркивало их. – Он рассмеялся.

Неужели отец? У него есть бастард? Нет, не могу поверить… Мы бы знали, и матушка… Девы, матушка!

– Уходите! – прошипела я.

– Простите, леди Ивидель, но хочу напомнить, что я законный опекун вашего жениха, и не вам мне указывать…

– Убирайтесь, или я велю спустить собак.

– Не посмеете, вас же потом…

– А вы проверьте. – Я развернулась и пошла к выходу. – А что касается этого «потом», до него еще надо дожить. Как вы думаете, многие ли возьмутся осуждать девушку, едва не потерявшую отца и брата? Обезумевшую от горя единственную наследницу Астеров?

Он выругался. Очень нехорошо выругался и, с неожиданной силой оттолкнув меня с порога, вышел на улицу первым. Я прижалась лбом к отделанной темным деревом стене. Распахнутая дверь скрипнула, крупные хлопья мягко засыпали чужие неровные следы. Еще несколько минут, и от них не останется и воспоминания. Свет полукругом падал из проема, усиливая подступающий сумрак, создавая впечатление, что я осталась на белом свете одна.

Вдруг навалилось одиночество. Где все? Где матушка? Где Лиди, в конце концов? Готовят еще один отряд? На этот раз последний, потому что нельзя бесконечно посылать людей в ненасытное брюхо скалы.

Я сдержала подступающие слезы. Все происходящее вдруг показалось мне таким мелочным, таким ненастоящим. Приданое, сватовство, помолвка и даже учеба в Академикуме.

Я вышла во двор, даже не надев пальто. За высохшим деревом горел костер, на овчарне лаяла собака. Чувство одиночества тут же ушло, зато ощущение ненастоящести, бесполезности осталось.

Что я могу? Почти ничего. Только ждать и молиться.

То и дело увязая в глубоком снегу, я пересекла двор и распахнула дверь в часовню. Там было жарко натоплено и душно из-за пламени свечей. Сегодня их поставили чересчур много. Три статуи у стены с немым укором взирали на еще одну, пришедшую к ним, пришедшую просить о чуде.

Богини: Одарительница, Радетельница и Искупительница. Три сестры. Три Девы, создавшие Эру и в гневе разделившие ее пополам.

Та, что принимает дары и не менее щедро отдает, стояла справа. Отлитая из бронзы статуя девушки с распущенными волосами выше меня на голову. Она робко улыбалась вошедшим, протягивая вперед левую руку. У ее ног лежали овощи, фрукты, бусы из янтаря, запечатанная бутылка вина, а может быть, масла, иногда в храме появлялись даже куски сала или тушки животных. Дары Деве.

Я легонько коснулась рукой ее пальцев. Одари, и к тебе вернется.

Та, что печется о благе, стояла слева, как и сестра, вытянув руку, только правую, и перевернув ее ладонью вниз. Радетельница, заступница, дающая благословение. Незримая помощница всех трудяг, мастеровых, учеников – всех, кто просит удачи в деле. У ее ног горело не менее дюжины свечей и лежала высохшая роза.

Я преклонила колено так, чтобы ее ладонь коснулась головы. Благослови и направь.

Но сегодня… сегодня мне нужна была та, что стояла в центре. Та, что звалась Искупительницей. Не девушка, как ее улыбающиеся сестры, а женщина с покрытой головой, чуть строгим взглядом и укоризненной улыбкой. Она протягивала людям две руки. Всегда только две. Она помогала искупить вину, отпускала грехи, прощала и наказывала.

Я задела плошку, в которой плавало сразу несколько плоских, как краюхи хлеба, свечей. Одна из них была розовой, две черными, три зелеными. Цвет желаний, цвет прошений.

Искупить можно все. Или выкупить. Надо только очень захотеть.

Я вложила свои ладони в ее, посмотрела в строгие глаза, и слова вдруг полились сами:

– Спаси их. Спаси и назначь за их жизни любую цену. Я расплачусь.

Пламя мигнуло, в часовне стояла все та же удушающая духота. Девы молчали. Они всегда молчат, и мои слова были всего лишь данью отчаянию. Когда исчезает последняя надежда, остается только обратиться к богиням.

– Возьми меня вместо них.

Порыв ледяного воздуха коснулся ног и пощекотал щиколотки. Ничего. Хотя я и не ждала. Вернее, вру, ждала, как ждет спасения умирающий от ветреной коросты. Ждала чуда и вместе с тем знала, что его не произойдет.

Я верила и не верила в Дев. Я верила, что они создали Эру, верила, что они раскололи ее пополам. Но я не верила, что им есть до нас хоть какое-то дело. Богини ушли. Давно. И вряд ли вернутся.

– Возьми магию, деньги, все что угодно. Спаси отца и брата, и я сделаю все. – Я закрыла глаза. – Только скажи, чего ты хочешь. Даже выйду замуж за графа Хоторна и ни словом, ни делом не упрекну его…

Не знаю, почему я это сказала, наверное, в тот миг это обещание казалось мне самым страшным.

Холод исчез, ладони кольнуло теплом, и на миг мне показалось, что пальцы статуи дрогнули и обхватили мои. Теплые пальцы, словно руки держал живой человек, а не…

Я распахнула глаза. Дева смотрела прямо на меня. Хлопнула входная дверь, я вырвала, на самом деле вырвала ладони из медных пальцев и отскочила назад, все-таки опрокинув несколько свечей и, кажется, растоптав высохший цветок, что принесли в дар ее сестре.

Мне не дали упасть. Старая жрица Грэ придержала меня за локоть рукой, затянутой в нитяную перчатку, помогая сохранить равновесие. Я перевернула ладони. В центре каждой из них стояло три коричневых, словно нарисованных хной, точки.

– Твой выкуп принят, – проговорила старуха, которую я помнила с детства.

– Что? – Я потерла правую ладонь. Точки остались на месте.

– Нельзя бросаться словами, маленькая Иви. Ты пообещала и теперь должна сдержать обещание, – прошамкала она.

– Но это же… Это же… Что это?

Грэ улыбнулась беззубым ртом. Я не знала, сколько ей лет, как не знал и отец. Она уже служила здесь, когда он женился, и, кажется, собиралась служить, когда женится Илберт. Если женится. Лицо у нее было сморщенное, словно печеное яблоко, глаза цвета болотного ила, что появляется в бочагах осенью, и черные как смоль волосы, отчего со спины ее иногда принимали за девушку, а уж когда Грэ поворачивалась… Когда она поворачивалась, звали Дев, на что она улыбалась своим безвольным беззубым ртом, лишь усиливая впечатление.