Елена Гуйда - Шустрая Кэт. Курс второй

— Аргумент, — согласился куратор. — И всё же, если ты будешь скрывать от него вот такие подробности, ничего из вашей семейной жизни не выйдет.

Тоже верно. Но если неосторожно ляпнуть что-то где-то не там, то её, этой жизни семейной, вообще не выйдет.

— А вы всё жене рассказываете? — задумалась я над правильностью своих поступков.

— Бирм, всё-всё рассказывать никому не надо. Есть вещи, которых лучше даже вслух не говорить. Но если бы её жизнь была в опасности, то непременно бы сказал ей об этом только для того, чтобы она приняла меры предосторожности.

В этот самый момент я почувствовала себя такой дурой — словами не передать. Но… сделано, что сделано. С другой стороны, а если этот псих ненормальный узнает, что я треплюсь на каждом углу? Чёрт!!! Бывает же в жизни такое, что любое принятое решение кажется неправильным. Но всё равно приходится принимать хоть какое-то. Кошмар, одним словом.

— Я подумаю, — всё же приняла я единственно правильное в данный момент решение — дальше эту тему пока не развивать. — Мы пришли, кстати.

Дом Художника и Куколки нависал над самой рекой. Именно что нависал, потому как построен был на самом берегу и довольно давно. Ну и, в силу нестабильности прибрежной почвы, малость съехал и покосился. Наверное, когда он был новым, то выглядел не таким убожеством. Огромные окна были застеклены, а не затянуты дерюжкой. Да и вид из них открывался не на развалины городских трущоб, тянувшихся вдоль бурлящей нечистотами Вислы, а… интересно, что там было раньше? Может, зеленеющая полоска леса, а может, городская стена. А может, просто второй берег реки. Пустой, но красивый.

Говорят, тогда здесь жила вполне нормальная семья. Но…

Кстати, именно нынешние хозяева по какой-то необъяснимой причине задержались здесь дольше всех остальных жильцов, занимавших этот дом до них. Вообще, он был странным. Нетипичным для этого квартала. Старожилы поговаривали, что построен он был задолго до того, как в Висельниках появились миссионеры Единого. Никто не помнит, кто был первым его владельцем. Но вот последними — была обычная семья, кажется, даже небедная. Глава семейства, мистер Тоат, всячески способствовал доброму делу, а доброе дело ему за это отомстило, как сумело.

Сплетничают, что всю семью Тоат вырезали в одну ночь и вынесли всё до последней ложки. Утром нашли только три окровавленных трупа в абсолютно пустом доме.

Понятное дело, что из аристократии уже тогда никто селиться в Висельниках желанием не горел. Странно уже то, что та семья так упорно держалась за это место: улицы как раз наводнили первые шайки, которые уже начинали потихоньку делить территорию. И люди побогаче старались поскорее убраться в кварталы поспокойней. А в дом, где убили троих людей, без хорошего некроманта вообще лучше бы не соваться…

Что и доказали последующие жильцы. Все, кто разевал рот на покосившийся домик, недолго после этого топтали землю.

А вот этим двоим повезло.

Я мотнула головой магистру, чувствуя, как вмиг онемели ладони, стоило только подойти к строению. Странно, но раньше я подобного не чувствовала. Пришлось сжать и разжать кулаки, чтобы восстановить кровоток. Стало жутковато. И всё же решительно шагнула внутрь.

О том, что в доме живёт Художник, просто кричали забрызганные разноцветной краской стены. Это у Ираго называлось — творческий кризис. Да. И такое случалось. Особенно тогда, когда Куколка не могла достать для него опиум. В такие дни Художник превращался в жалкое существо, за глоток опиума способное вылизать до блеска твои сапоги. Или в демона, вырвавшегося из Ада и готового крушить, убивать, топтать….

Кстати, на эту тематику у него было несколько картин. Рогатые демоны с красной кожей, исполинским ростом и тьмой в глазах вылезали из трещин в земле и проглатывали людей целиком. Или, играя, разрывали их пополам. Или… ну вы поняли, да? Всё в чёрно-красных тонах. Вроде картинки мрачные. Но исполнены так, что глаз оторвать невозможно было. Его… кем она там ему приходится — девушка, что ли, говорила, что в его таланте есть крупица пророческого дара и это картины конца света. Но мне кажется, что это она просто хотела ему значимости добавить. Ну или хотя бы как-то оправдать его «гениальные» заскоки. Не очень же приятно, когда человек, который тебе дорог, большую часть жизни — пускающий слюни овощ, а если нет, то не совсем адекватный. И только иногда относительно нормальный.

Согласитесь, даже для Семи Висельников это перебор.

— Куколка! — выкрикнула я в темноту коридора. — Ау!

Темнота промолчала. Зато заговорил магистр:

— Бирм, мне почему-то кажется, что здесь давно никто не живёт. Может, ты адресом ошиблась?

— Точно — нет, — и снова заорала. — Художник, спасайся! Демоны вышли из Ада и идут за тобой!

— Очень смешно, — скрипуче отозвалась на это темнота, выплюнув из стены коридора изнеможённого мужчину, страшно похожего на скелет из аудитории целителей. — Посмотрю, как ты запоёшь, когда они придут. Набросятся на тебя и разорвут в клочья.

— Боюсь, что тогда петь уже будет некому, — улыбнулась я. — Привет, кстати!

— И тебе тоже, — отозвался он. — По делу?

— Та да. Просто так не шастаем.

— Это ты правильно. Всякое случиться может.

— Демоны дорогу перебегут… — не удержался от колкости магистр Дорк.

— И восстанут полчища мертвецов..! — зловеще взвыл Ираго.

— Очень интересно. А не могли бы вы научно объяснить, с какой радости им восставать? Хотя… о чём это я? Бирм, скажи мне, родная моя, с какого перепугу мы сюда припёрлись на ночь глядя? Я, между прочим, линорму ещё не кормил. А она существо нежное. Молоденькими студентками потом откармливать придётся. Да и вообще, у меня молодая жена — ведьма.

Художник хмыкнул и поковылял мимо нас, припадая на правую ногу, в комнату, некогда бывшую гостиной. Если бы не одинокий замызганный матрас на полу, её можно было бы назвать абсолютно пустой. Хотя нет. Ещё имелся ошмёток гардины. Воняло здесь почти как на Проклятых болотах. Плесенью и гнилью. И даже разбрызганные всюду краски не разбавляли мрачности общей картины, представшей нашему взору.

Сам Ираго прекрасно в неё вписывался. Учитывая, что за те несколько лет, что я его не видела, он усох ещё больше, глаза ввалились и выцвели почти до белого, а под ними появились чёрные круги от частого, почти непрерывного, употребления опиума. Костлявые скулы заострились ещё сильнее из-за выпавших, судя по всему, зубов. А нос загнулся, как птичий клюв. Давно немытые волосы свалялись в один колтун и несли на себе отпечаток рода деятельности человека, которому принадлежали. То есть тоже краской запачканы были. Ну и — прижало Художника жизнью к земле. Согнуло тяжестью нелёгкого бытия.