Марина Эльденберт - Цепи его души

— Я согласна, — сказала я.

— Согласна? — глаза Эрика сверкнули счастьем.

— Разумеется.

Игла обожгла палец, но он тут же поднес его к губам, и охлаждающее заклинание сняло оставшиеся неприятные ощущения. Капелька крови заискрилась на договоре, и следом вспыхнула его.

— И что теперь?

— Теперь…

Эрик подался ко мне, обнимая за талию, второй рукой подхватил мою руку, словно собирался вести в вальсе. Вальса не случилось, зато случился поцелуй: нежный и очень короткий, потому что по оранжерее пронесся ветер, взметнул остатки каменной крошки, зашелестел в листьях, окутал магией, жаром и искрами. Задохнувшись от ощущений, я смотрела, как мое запястье оплетает сияние, как оно связывает наши руки магической нитью, а после проступает на коже узорами.

Я рассматривала согревающий кожу, сомкнувшийся на запястье браслет со странными символами. Потом перевела взгляд на такой же на запястье Эрика.

— О-ой, — выдохнула тихо.

Наверное, никогда не устану удивляться возможностям магии.

Эрик улыбался:

— Я хотел, чтобы это случилось здесь, — прошептал мне в губы. — Там, где ты сотворила чудо.

Я окинула взглядом сияющий жизнью сад и снова посмотрела на Эрика.

— Теперь если ты захочешь меня отшлепать, потом тебе придется лечить две пятые точки?

Пару секунд он непонимающе смотрел на меня, а потом расхохотался.

— Ты только поэтому согласилась? — спросил, кусая губы.

— Разумеется, — ответила я, с трудом сдерживая смех.

— Везде корысть… — Эрик наигранно-тяжело вздохнул, а потом поднес мою руку к губам. Поцеловал запястье и добавил: — Поедем домой, моя герцогиня.

Места, по которым мы ехали, нельзя было назвать живописными. Их можно было еще назвать прекрасными, и то с большим приближением, потому что они были невероятными, волшебными, невозможными! Несмотря на то, что я жила здесь уже несколько месяцев, налюбоваться красотой Лавуа не могла. Мы переехали в Вэлею сразу после того, как состоялась премьера спектакля. Я позволила себе немного оживить декорации, после чего дикий виноград с картонного фасада с моей помощью пришлось пересаживать на фасад театра. Луиза в обиде не осталась, наоборот, пришла от этого в восторг: в истории про элленари стремительно разрастающиеся вьюны, наливающиеся цветом и ягодами, были очень кстати.

С герцогиней мы расстались очень тепло, да и вообще, можно сказать, сдружились: после праздников она много времени проводила в театре вместе с Хлоей, присутствовала на репетициях, наблюдала за тем, как проходит подготовка к спектаклю, но почти никогда не вмешивалась. Позволяла актерам импровизировать, а всем сотрудникам театра создавать атмосферу на сцене такой, какой ее видят они. Возможно, именно поэтому он имел грандиозный успех, и уезжала я со светлой грустью в сердце: прощаться с ними мне совсем не хотелось.

Ричард и Джон даже пришли провожать меня на вокзал: мы с Эриком ехали в удивительно красивом поезде «Стрела Загорья». Как ни старался он затащить меня на дирижабль, я отказывалась, и муж сдался. Решил, что возможность полетать у меня еще будет, но лучше пусть она будет после рождения малыша. Тем более что «Стрела» была самым быстрым и современным поездом, особенно после того, как на него поставили новую совместную разработку магов и ученых: магические ускорители.

— Как ты себя чувствуешь, Лотте?

Этот вопрос задавался мне чуть ли не каждый день, причем с такими интонациями, что я начинала чувствовать себя ожившей статуэткой, способной надломиться от каждого неосторожного движения. Эрик вообще считал, что сейчас мне лучше обойтись без лишних переездов. В итоге все мои «путешествия» ограничивались прогулками вокруг дома и единственной поездкой в Ларне, небольшой городок неподалеку от нашего дома. В конце концов я возмутилась, не могу же я постоянно сидеть в комнате и смотреть в окно только потому, что ношу малыша! И Эрик предложил выбраться в одно безумно красивое место.

— Превосходно!

Разве можно чувствовать себя иначе?

Летом, когда воздух напоен ароматом цветов, когда ветерок врывается в экипаж и играет занавесями, и все внутри поет от счастья. Особенно когда кое-кто начинает особо активно толкаться, вот как сейчас.

После принятия герцогства на плечи Эрика легло гораздо больше дел, поэтому в нашем доме постоянно мигали кристаллы связи, не переводились посыльные со срочными депешами и всякие серьезные месье. Журналисты тоже попытались с нами пообщаться. Пару раз, но потом больше не появлялись, из чего я сделала вывод, что Эрик им отказал.

Дом в Лавуа достался нам в подарок от супругов де Ларне, в знак примирения между Анри и Эриком хотя это примирение можно было назвать условным.

«По крайней мере, они не пытаются убить друг друга при встрече», — сказала мне Тереза в одной из бесед и улыбнулась.

Но у нее вообще было достаточно странное чувство юмора, в этом я имела возможность убедиться.

Вообще-то, сначала Эрик хотел от подарка отказаться, но потом я его уговорила, когда сказала, что до рождения малыша хочу пожить поближе к природе. В Ольвиже, как и в Лигенбурге, почти повсюду был камень, что касается Шато ле Туаре, родового замка Эльгеров, Эрик отказывался меня туда приводить.

— Сначала я его полностью обновлю, а потом посмотрим, — сказал он.

И я не возражала: даже при первом приближении от этого каменного монстра веяло тяжелой, давящей силой. Конечно, камень — это всего лишь камень, но даже он способен впитывать чувства и сохранять память о человеческой жестокости, которая навсегда осталась запертой в этих стенах. Сильная и ядовитая магия отца Эрика по-прежнему незримо витала в холле и в гобеленах, тянулась холодом по странной, раздвоенной как язык змеи лестнице, втекала под плотно запечатанные двери и путалась в свисающей до пола паутине.

В ту минуту я подумала, что когда-нибудь, возможно, приду сюда, чтобы отогреть это место и заменить самые страшные воспоминания Эрика на более светлые, но не сейчас. Не хочу, чтобы наш ребенок родился здесь, и носить его здесь тоже не хочу, так что в этом вопросе мы с мужем были более чем солидарны.

Впрочем, мы вообще редко спорили. В последнее время так и вовсе разве что по каким-то пустякам. То ли Эрик щадил мои чувства и трясся надо мной и малышом, которому вскоре предстояло появиться на свет, то ли действительно смягчился, но в его словах все реже проскальзывали нотки резкости и цинизма, не говоря уже о том, что он начал чаще улыбаться.

Вот как сейчас, например.

— Чему ты улыбаешься? — я приподняла брови, глядя на него.

— Любуюсь своей женой и будущей мамой.

— Не налюбовался еще? — смущенно пробормотала я.