Ульяна Соболева - Легенды о проклятых. Обреченные.

За деревьями было намного темнее, чем у костра. Там словно сгустилась вся тьма и ужас этого мира, пряча от глаз Бади нечто отвратительное и жуткое. Тяжело дыша, Бад всматривался в полумрак, и тонкие струйки пота впитывались в льняную рубаху под тулупом. Парень кожей чувствовал, как рубашка начинает прилипать к телу, так как ее тут же прихватывает холодом.

— Эй, — Тихо позвал он, заметив темную фигуру за деревом, — Я тебя вижу. Выходи.

Сам выскочил и замер, потому что увидел Нанта. Глаза стряпчего начали расширяться, а рот распахиваться в немом вопле. Точнее, он увидел сначала не следопыта, а только его голову, привязанную за длинные волосы к ветке, а тело несчастного было прислонено к стволу ели, и из раны, где голову отделили от туловища, все еще хлестала кровь какими-то монотонными толчками. Стряпчему вспомнилось, как рубил головы свиньям на бойне его отец, и как его тошнило, когда он заглядывал в раны на тушах. Бади очень хотел заорать, ему даже казалось, что он орет, но на самом деле не издал ни звука, попятился назад и на кого-то или на что-то наткнулся. Волосы зашевелились на затылке от ужаса. Это что-то было холодное и дышало льдом ему в затылок. Стряпчий медленно обернулся и зашелся в крике, когда увидел обугленное с одной стороны лицо Ланты. Она улыбалась ему половиной уцелевшего рта и, не моргая, смотрела на Бада разноцветными глазами.

— Я принесла тебе хлеб, Ба…свежий хлеб. Отдай маме.

— Я не хотел, — прохрипел и хотел кинуться обратно к костру, но вдруг заметил, что мертвого Нанта у дерева уже нет, и у Бади зашлось от страха сердце, а по телу прошла волна ледяного ужаса. Снова повернулся — Ланта стояла на прежнем месте, и теперь ее рот был испачкан в крови, и стряпчему на миг подумалось, что она пила кровь мертвого Нанта.

— Я принесла тебе хлеб, Ба…свежий хлеб. Отдай маме.

Парень бросился бежать, но отовсюду доносился ее голос, он сводил с ума и вспарывал ему мозги, долбил монотонно о черепную коробку и пульсировал в висках. Пока Бад бежал от этого мерзкого голоса, сам не понял, как споткнулся и упал в костер. Облитый дамасом тулуп вспыхнул и загорелся. Бади закричал очень громко, начал кататься по снегу, пылая словно факел инквизиторов. Он корчился от адской боли, а над ним стояла Ланта и, улыбаясь окровавленным ртом, не переставая говорила:

— Я принесла тебе хлеб, Ба…свежий хлеб. Отдай маме.

Утренние лучи зимнего солнца ослепительно играли в искрящемся снегу, заставляя его сверкать самыми разными оттенками, словно звезды, сиявшие ночью, осыпались прямо на землю.

— Как же охота запеченного на костре кабанчика сожрать или, на худой конец, кролика, — сказал один из смотрящих цитадели Раван, — последний раз я ел жареное мясо на свадьбе лиона Варна с десой Марвел.

— Молчи, аж в животе заурчало. Хорошо хоть солонина есть. Некоторые и этого не видят. Смотри за дорогой, а я пайку достану. Жрать от твоих разговоров захотелось.

— Говорят, на северо-западе Даал захватил несколько городов, и с тех пор люди там не знают голода. Ты веришь в эти сказки, Ран?

— А хрен его знает. Люди многое болтают. Так устроен мир — мы хотим верить в лучшее и верить в того, кто это лучшее обещает нам обеспечить. Даал выжигает все на своем пути. Вот что я знаю. Он — бешеный валласский пес, несущий смерть лассарам.

— Можно подумать, Од Первый лучше. Он даже не смог защитить свою дочь.

— Или не захотел. Интересно, в Храме Астры тоже жрать нечего? Или по случаю казни Одейи дес Вийяр там все же принесут в жертву жирного кабанчика и раздадут мяса людям? Саанан меня раздери, отчего я не гонец? Я б придумал повод смотаться к Храму и поглядеть, как будут сжигать красноволосую сучку, а заодно и перекусить.

— Данат — жадный ублюдок, если и зарежут кабана в жертву Иллину, то его мясо отдадут астрелям, а не людям. Ооо…ничего себе…у нас гости, Ран. Со стороны леса.

— Кто такие, видишь?

Ран раскладывал кости на каменном полу и жевал кусок жесткой солонины, запивая квасом, не торопясь встать со своего места, хотя гостей в крепости не было уже очень давно. Отряд из трех следопытов и стряпчего продвигался в сторону Равена, чьи знамена развевались на трех шпилях башен и сверкали белизной даже издалека. Отличительный знак каждой цитадели — это цвет полосы на знамени. В Равене она была зеленого цвета и располагалась четко посередине, венчала полосу корона с трехглавым орлом.

— Не знаю. Так не рассмотреть. Приблизятся, скажу точно.

— Нам только гостей не хватало, самим жрать нечего.

И откусил еще один кусок солонины, закатывая глаза от наслаждения. Из Лассара прибыл обоз с продовольствием, и на несколько недель солдаты смогут забыть, что такое голод. Од все же неплохо кормит свою армию, отбирая продовольствие у простых людей.

— Хм…похоже, они из Гарана. Вижу, как на военных плащах сверкают бело-синие гербы.

— Да ладно. В Гаране вымерли все еще три месяца назад, дороги занесло так, что ни один обоз не подобрался. Наши были там — город мертвецов. Все улицы усыпаны трупами.

— И все же они из Гарана. Иди сам глянь.

Ран встал с каменного пола и подошел к стене с затупившимися от времени серыми каменными зубьями, похожими на сколотые клыки старой собаки. И правда, на плащах гостей сверкали гербы дома Фарна. Смотрящий вглядывался в группу людей и почему-то чувствовал, как по спине пробегают странные волны холода, словно он видит что-то страшное, но пока не может понять, что именно. Потому что ничего странного в них не было. Уставшие и изможденные дорогой, они шли довольно медленно, нетвердой походкой выбившихся из сил странников, и их одежда, припорошенная снегом, так же выглядела вполне обычно. Но сердце Рана билось все быстрее и быстрее. Ему почему-то стало жутко и хотелось закричать, чтобы ворота цитадели беженцам с Гарана не открывали. А потом он понял, и в горле стало так сухо, будто он сам не шел, а бежал по снегу километры. Солнце ослепительно светило слева, и люди, они…они не отбрасывали тени. Не отбрасывали, как сами башни, как знамя Равена, развевающееся на ветру. Вот что напугало смотрящего до полусмерти.

Ран закричал, но в это время затрубил горн, возвещая о том, что за воротами посторонние люди, заглушая вопль смотрящего. Раздался грохот поднимаемых на цепях решеток. Ран оттолкнул напарника и бросился вниз. Он кричал так громко, как только мог:

— Не открывайте. Неееет. Не открывайте.

Спустился вниз, кубарем скатился по ступеням, чувствуя, что вот-вот захрустят, ломаясь, кости, и застыл, глядя на то, как в ворота входят странники. Он продолжал кричать своим, чтобы они бежали прочь, и полз назад, сгребая дрожащими пальцами снег, потому что видел, как по белому покрывалу растекаются жуткие тени, словно чудовищная паутина, как темнеет в цитадели, несмотря на то, что солнце светит вовсю.