Анна Князева - Боги, дороги и рыжие неприятности

Повисла неловкая тишина. Потом Избранная произнесла так тихо, что я едва расслышала ее голос за скрипом колес:

- Даже не знаю, что сказать...

- Ай, ну ты хоть вздохи горько или там слезу урони хрустальную о доле моей горемычной, - милостиво позволила я и тряхнула головой, сбрасывая остатки воспоминаний. Оглянулась на Избранную и добавила почти весело: - Не кисни, рыжая, по прошлому, а мысли лучше о будущем. Еще раз сменим дорогу, и славное городище Забредни падет к твоим ногам!

- Эммм... А не хочешь сначала переодеться во что-то поприличнее? - нерешительно протянула эта ценительница красоты, кивая на мою разорванную юбку.

Уж кто бы говорил о приличиях в самом деле!

- Пожалуй, нет, - ухмыльнулась я, - Даже определенно - нет.

Просто ко мне как раз забрела очередная хитрая мысль, только дядюшке моему она, вероятно, совсем не понравится.

Глава 4

- Вот город, что величием своим, сравним лишь с горным пиком, что вздымает гордо к предвечным небесам свою главу! - торжественно декламировала я, пока мы проезжали ворота Забредней.

- Это типа шутка сейчас была? - кисло отозвалась с крыльца отчего-то приунывшая Избранная. - Ну ха-ха тогда. Три раза.

- Не смешно, так и не смейся, - нетерпеливо отмахнулась я, - главное запомни: Забредни - это город.

- Ой, да что ты говоришь! Город, значит. Вот это вот, да? - ехидно протянула рыжая, обводя широким жестом заросший прошлогодним бурьяном пустырь, развалины мельницы и жмущиеся друг к дружке ветхие деревянные домишки. - Мегаполис, ага. Ну кто бы мог подумать!

- Местные так думают, - отрезала я, - и спорить с ними себе дороже. Можно зубов недосчитаться. Держись, сейчас дом останавливать буду.

- Здесь?! - возмущенно вскинулась Избранная, - Совсем сбрендила! Вон же нормальная парковка, или как там у вас называется. Короче, туда вон правь, где крыша крас... ой!

- Когда я говорю “держись” надо держаться! - прошипела я, разозлившись уже по-настоящему. - Вот что, рыжая, мне плевать, к чему ты в своем мире привыкла, здесь правила другие. Хочешь жить - будешь делать, как я говорю.

- Когда я прикажу ПРЫГАТЬ, вы будете спрашивать, на какую высоту, рядовой! - пробурчала Избранная, отряхивая отбитые о крыльцо колени.

- Нет не так. - Зло отчеканила я, - Если я говорю прыгать - ты прыгаешь. Все. Никаких вопросов. Не можешь так - ищи себе другого проводника.

- Да поняла я уже, не пыли, - неожиданно пошла на мировую моя странная спутница, - Сэр йес сэр, и все такое. Буду паинькой.

И глаза у нее такие честные были, что я сразу поняла: эта Избранная из тех, кому на словах объяснять толку нет. Их надо носом тыкать, и побольнее. Ну, это еще успеется, а пока я сказала вот что:Ладно, будем считать, что я тебе поверила. Мне как раз надо отлучиться, а ты пока дом посторожи. Печку не трогай, все равно разжечь нормально не получится, а вот угореть запросто. К местным с разговорами не лезь, от дома не отходи...

- На звонки не отвечай, дверь никому не открывай и дыши через раз! - с готовностью подхватила рыжая. - Ты прям как Ивансаныч, папулин начохраны! Да знаю я все, не маленькая. Очень надо шляться по этим трущобам. Нет, ну ты мне скажи все-таки: чем тебя та площадка не устроила? Ровная, чистая почти и к людям ближе.

Угу, стану я отваливать серебруху за стоянку на городской площади ради того, чтоб этому чудовищу рыжему было с кем собачиться. Объяснять я, понятное дело, ничего не стала - и так кучу времени на глупые ссоры истратили. Буркнула «потом объясню», да и сбежала поскорее. Нам до полудня еще ой как много лиг предстояло проехать, а я даже не была уверена, что смогу раздобыть лошадей. Если дело касается моего милого дядюшки, никогда не угадаешь наперед, чем все закончится.

Дядюшка мой вообще удивительный человек. Помнится, лет с пяток назад Эгилем Мясником детишек пугали, да и не только детишек. Болтали о нем такое, что приличной девице и повторить-то неловко, и вспомнить жутковато, особенно ближе к ночи, а теперь, извольте видеть - он уже Эгиль Справедливый, щедрейший и великодушнейший из смертных, сама доброта во плоти. И разговоры о нем совсем другие ходят. Вон на прошлой ярмарке слышала, будто он сиротке племяннице дом в столице отгрохал, с резным крыльцом и фигурными ставнями, и в учение ее отдал к лучшей придворной золотошвейке, а потом и замуж выдал удачно - то ли за младшего сынка казначея, то ли за старшего брата военного министра. С ног до головы ее, то есть меня, облагодетельствовал, значится. Упырь поганый. Если б не крайняя нужда, то век бы этому злыдню на глаза не показывалась, да только нищим гордость не к лицу.

За те пару лет, что я с болот не вылезала, дядюшкин дом успел разрастись в небольшую, но основательную крепость. Вместо забора частокол в два человеческих роста поставили и ворота навесили, что надо - крепкие и железом обитые. Даже ров копать начали. Правда обрывался он пока что в десятке шагов от ворот, зато подъемный мост уже был на месте - основательный такой, с цепями и шипами, все как полагается. На этом мосту я и уселась.

Аккуратно расправила по бревнам драную юбку, закрыла лицо руками и запричитала:

- Ой, горе, горе какое! Ой пропасть мне, видно, бедненькой сиротке, ой погибнуть! Ой и не увидит благодетель мой, как страдает его кровь родная! Ой, не увидит, не поможет! Ой, горе, горе!

Вокруг меня быстро собралась толпа зевак. Румяные от мороза тетушки сочувственно вздыхали и утирали слезы передниками, их мужья смущенно топтались рядом, а набежавшую было детвору сразу разогнали по домам. Дело-то серьезное. Я же продолжала самозабвенно выть, понемногу входя во вкус и когда ворота за моей спиной, наконец, распахнулись, я уже вовсю размазывала по щекам самые настоящие слезы.

- Благодетель ты мой! Услышал! Не забыл! - вскричала я, бросаясь навстречу толстяку с добродушным красным лицом и очень злыми глазами. С размаху уткнулась лицом в его внушительное брюхо и честно попыталась обхватить его руками. Народ вокруг одобрительно зашумел. Дядюшка попробовал было отодвинуться, но я держалась крепко и старательно заливала слезами его куртку из дорогой тонкой замши красивого темно-алого цвета. На таком, наверное, крови вообще не видно будет.

- Ну, это... тихо, не плачь, эммм... девочка, - голос у дядюшки тоже что надо: и заботы отческой в меру и твердость должная слышится. А вот руки ко мне тянуть не надо. Лишнее это. Я отскочила подальше, трагически воздела руки и заголосила:

- Не признал меня, родной, не признал, а ведь это я, маленькая Эльга твоя, сиротка Эльга, сестры твоей доченька... - в этом месте я жалобно всхлипнула, ну и заодно воздуху побольше набрала, чтоб уже не прерывать поток причитаний: - А ведь я же, милый дядюшка к тебе и ехала, уж так спешила отблагодарить тебя за доброту твою великую, да и тетушку навестить, умом скорбную, а вести меня все равно догнали, уж такие вести недобрые, что и не знаю как и сказать-то тебе, благодетелю моему ненаглядному, ведь так уж ты меня обласкал да милостями осыпал, что век бы жить и нужды не знать, если б не люди злые да подлые, что на добро, тобою подаренное, позарились, да все до медяшечки и вынесли, обездоливши меня несчастную!