Яся Белая - Отправляемся в полдень

Ух! Это невероятно красиво и страшно! И мощь – кажется, сдует! Аж за сидуху хватаюсь, не то унесёт.

Серый рассыпается в прах. И как-то даже переживательно за него, вот он – был и нету сразу. Недаром ангелов боятся. Им человека хлопнуть – раз плюнуть!

– Ты заблуждаешься, – от его голоса по спине холодом дерёт, как Айринн тепрпит? – Ни один салигияр никогда не убьёт человека. Мы только караем за грехи. Кара за грех – есть любовь.

– То есть, ты ща от большой любви Серого распылил?

Зеньками блымаю – мне не понять.

– Да.

– А разве любовь – это не крылья?

– И крылья, и тяжесть, и свобода, и ответственность…

Ишь, умный. С таким лучше не говорить, и вообще – лучше в окно зырить. Красота там – охренеть! В самое солнце едем, и небо, чем дальше, тем голубее, а облака – размётаны белой ватой. Вот бы в таком повалятся.

Первый виток, а Пак обещал – семь. Интересно, какой будет земля на последнем витке? С овчинку, небось?

Задрёмываю, и приходит Великий Охранитель.

– Здравствуй, Роза.

– Привет, – говорю. – Вот, зацвела, как ты и просил.

– Ты у меня большая молодец.

Показываю ему язык:

– Да ну, я у себя самой.

Он усмехается.

– Помнишь песню? Про молодого бога?

– Ещё бы! Как вернулась – часто её мурлычу. Раньше не пела совсем, а потом у Фила в мире заметила: они поют, особенно когда плескаться ходят. И сама стала.

– Ну а ты поняла, – прыгает на облако, садится на край, из-за его спины высовываются любопытные алые уши, – что исполнилось. Я привёл его. Теперь – удержи.

Ржу.

– Если ты о Стивене, то того и держать не надо, как приклеенный. Ждать пообещал.

– Что, даже не поблагодаришь?

– Ты здоровский, – говорю честно, – без тебя было бы скучнее. Кстати, твоя голограмма мне очень понравилась. Многие винтики на место встали.

Он лыбится.

– И я рад, что ты меня защитила и обелила перед этой женщиной, Корой, кажется?

– Да ни вопрос вообще! – плюхаюсь на облако рядом. Красный ушастый шар тут как тут, клубникой на меня веет, зеньками – чёрными, бусинками – хлоп-хлоп. Любопытный. – Как там пузырь, кстати?

– А вон, – кивает вперёд.

Синего нет, только белый, и этот белый – ну будто в него молния попала, растреснулся. Только молния – чёрная-пречёрная. И чернота из ней выползает и ползёт, грязнит белизну. Капнешь краской в воду – так же будет, постепенно, отвоёвывая сантиметр за сантиметром, чернота заворачивается в воронки по одну сторону, а с другой – просто ползёт, растекается, поглощает всё. Потом, когда белого не останется, вернётся закрашивать и то, где воронки-язвы.

Ёжусь, зажмуриваюсь, хочу развидеть.

– Мы умрём. Всё бесполезно.

– Глупости, – говорит он, – просто кто-то пролил чернила на белый лист. Чернота зальёт, если не превратить эту кляксу во внятный конец…

– Но как?

– Увидишь.

Толкает меня, падаю с облака и просыпаюсь. А поезд – подъезжает к новой станции. Тут всё бело, как на том листе, куда ещё не пролились чернила… И холодно.

– Зимняя губерния, стоянка пять минут. Поспешите, он ждёт.

И терь тока замечаю деда: стоит, на лопату опёрся, на нас зырит. Узнаю Карпыча и взвизгиваю: не чаяла встретить уже!

Выбегаю, к нему несусь.

– Узнал, дед, узнал?

– Как же тебя, поветрулю, не узнать.

Лыбится и треплет по волосам.

– Ведь я так и не отспасибовала, что спас тогда.

– Да не за что вроде, – а сам зырит не на меня, а за меня. Не выношу это, сама поворачиваюсь, чтоб возмутится. А там – Тодор. На деда уставился и замер.

Так и стоят, зырятся, а подходить и говорить ни один не хочет.

Только Тотошка выскакивает и ко мне мчит – защищать. Дед же с лопатой, вдруг бьёт.

– О, гляди, – ухмыляется на Тотошку Карпыч, – прям на моего Барбоса похож. Не его будешь?

Тотошка замирает.

Он, как и многие, родителей своих не знает. Его у самой границе Сумрачного леса бросили, в яме. Если б не баба Кора – задохнулся бы, издох. А тереча, зырь, вымахал как.

Отвечает грустно:

– Не знаю, – мотает головой, уши по ветру. – Помню, как в холщине очнулся, и всё.

– Эх, малец.

Пробирает, обнимаю себя руками, притопываю.

– Зима, – тянет старик, – чё вырядилась так легко. Задубеть недолго.

– Да я всегда так выряжаюсь. Хламид, особо нет, тем паче – тёплых. Может теперь из сонника какого сошью, у нас их там тьма полегла.

– Сгниют, не сгодятся, – и Тодору, за меня. – Так и будешь там столб телеграфный подпирать?

Тодор всё-таки подходит, но неблизко, типа, замирает возле. Но зырит на Карпыча пронзительно так. И зеньки поблёскивают, как камешки породистые под солнцем.

– Батя! – тихо, и тоном таким, какого у него никогда б не ждала.

И вот шатаются к друг другу, обнимают, хлопают по плечам. Мужики – а сантименты устраивают.

– Вы – в Небесную Твердь?

– Ага, туда.

– Давно пора там всё разе***шить! Заспались эти спящие, пора подъём трубит.

– Вот и я так думаю. – Тодор склоняет голову, складывает руки на груди. – Бать, может с нами, а?

– Не, сын, я вам поддержку с земли устрою. Вы даром что тучу грехов выбили. Новые звёзды уже народились. Стрелять надо.

– И много настрелять собираешься?

– А эт, сынка, насколько патронов хватит.

– Всё равно, ты один. Поддержку ценю, но и врага негоже недооценивать.

– Уж поверь, оценил, – поворачивается и машет рукой: – Ребзя, вылезай.

И из снега (во, вспомнила, как называется эта холодная белая фигня!) встают деды. Штук двадцать, один другого жутче и мрачней.

Убийцы звезд.

– Сын мой, – подталкивает Тодора вперёд, и тот по очереди жмёт дедам руки. – А это, – на меня кивает, – Роза наша. Помните, в полдень полыхнуло.

Кивают: мол, а то!

– Она!

– Езжайте, дети, стоянка заканчивается.

И впрямь уже «Харон» всеми парами дымит.

– Теперь я хоть знаю, какой нынче день, – говорит Карпыч. – Спасибо вам. И вжарьте им там как следует!

Показывает кулак, и мы клянёмся вжарить.

Возвращаемся в вагон.

Деды долго машут нам вслед. Я зырю на них, пока не превращаются в точки на белом.

Мы всё выше и выше, виток за витком.

Никто не болтает, Тотошка у ног умолк.

За окном – рвань облачная. Но вот относит очередной такой лоскут, и предстаёт нам серебристый, блестящий, необъятный бок Небесной Тверди.

Добралась, вот, и не сгорела.

И теперь собираюсь как следует эту Твердь потоптать.

Глава 20. Песнь созидания

…видела в фантастических фильмах, а теперь лицезрю воочию.

Громадный, реально в половину здешнего неба космический корабль, скруглённо-обтекаемый, будто распухший оладий, выныривает из облаков на седьмом витке. Хищник, заснувший на пушистой перине облаков. Опасный, непредсказуемый, несоизмеримо мощный. И пусть не введут в заблуждение его спокойствие и умиротворённость. Он в любой момент может нанести удар.