Яся Белая - Отправляемся в полдень

И будь я ещё человеком, сердце бы моё лопнуло и глаза бы вытекли слезами. Потому что я не хочу в мир…

… где нет его улыбки…

Там…

***

… твердь пошатнулась, разлетелась и вот-вот рухнет.

Тогда Юдифь вытаскивает у себя из груди пламенеющую белую розу. И кидает вслед – в дар миру, где с неба падают ангелы.

Один из лепестков начинает расти. Чаша, ладонь, собирающая и удерживающая останки прежнего небожительства.

И мне кажется, мы обе с Юдифь слышим, как от жара лопается пузырь, в котором покоился прежний мир…

Вижу поезд, но летит прямо по небу, среди облаков к прекрасному парящему острову. Везёт туда счастливцев и праведников, чтобы там, среди бабочек и цветов, засмеялся ребёнок.

И родилась крылатая богиня.

Своя, которая уже не уснёт.

Та, что разделит ношу с Великим Охранителем.

Нас подхватывает, кружит. Успеваем схватится за руки. Небесные сёстры. Две половинки души. Разные и бесконечно похожие.

Внизу, глядя на нас, воет Тотошка.

Но земная суета нам больше неинтересна. Мы смешиваемся, сливаемся, растворяемся друг в друге. Становимся разноцветными, но через мгновение стремительно белеем. А потом взрываемся и поливаемся дождём.

На Залесье, на Зимнюю губернию, на столицу, смывая с неё серость. Мы вновь распадаемся на цвета, стекаем радугой, раскрашиваем мир.

Прошедший горнило перерождения, закалившийся в очистительном пламени.

Новый, радостный, умытый.

Как и полагается, он начнётся с Рая.

***

– Здорово! – Великий Охранитель болтает ногами, сидя на облаке, и не может налюбоваться. – Ты славно потрудилась. Говорил же, что умею выбирать исполнителей.

Оглядываю себя – руки-ноги-волосы, всё на месте. И даже любимая пижама – на мне!

– А как же Юдифь? Тотошка? Тодор? Все люди там?

– Не волнуйся, почти все живы. Они будут благодарны тебе и построят новую жизнь. Совсем не такую, как прежде.

– Больше не будешь мучить интердиктами? – заглядываю в глаза, полные неба.

Он тихо и мягко смеётся:

– Кто знает…

Прыгуны залезают один на другого – прям, клубничная пирамидка, а облака – взбитые сливки.

Он щурится, лукавые морщинки, чужие на таком молодом лице, лучиками разбегаются от уголков глаз.

– Не узнала меня?

– В ком? – откидываюсь на облако, проваливаясь, как в перину, раскидываю руки и ноги, и, как в детстве на снегу, рисую ангела.

– Во всех, кто был рядом. В отце Элефантии, в судье Эйдене.

– Ну ты и шустрый!

– Это называется – вездесущий, – чуть обижено поправляет он. – И, кстати, спасибо за мир. Работёнки тут. Одних прыгунов – давить не передавить.

– Да не за что, – отзываюсь я. – Отпустишь?

Он поднимает вверх белёсые брови:

– Так не держу же. Лети!

И я лечу: луплю по воздуху руками, глохну от свиста ветра в ушах, костерю Охранителя последними словами.

Приземляюсь.

Твёрдо. Настоящая твердь. Не небесная, обычный пол.

Руки тонут в чём-то мягком. О, любимый палас.

И даже тапочки на ногах – те самые, что Машка подарила мне на двадцать лет.

Вернулась? Я вернулась!

– Ирочка?!

– Папа! – бросаюсь на шею, обнимаю ногами, как в детстве. Реву, уткнувшись в плечо. – Папочка, думала не увижу уже!

Он опускает меня на пол, треплет по волосам:

– Дурёха! Ты где пропадала? Я тут чуть с ума не сошёл?

– Прости, нужно было срочно уехать. Неотложные дела.

– Что за дела такие? Без моего ведома? – и хмурит брови, скорее печально, чем зло. Злится не умеет.

– Обязательно расскажу, и прости-прости, что так вышло.

– Ладно, лучше скажи, как прошмыгнула, что я и не заметил.

– Умею, – подмигиваю и несусь на кухню.

– Да, – ворчит за спиной отец. – Чаю попить – самое то с дороги. Тем более, тут Нинка, соседка, варенье передала. Клубничное, кажется.

Хохочу. Ну, конечно, а какое ещё.

Так и вижу хитрую физиономию Охранителя. Намазываю жирным слоем на белый, ароматно пахнущий хлеб, и кусаю побольше. Не дожевав, бормочу:

– Пап, а тебе Нинка нравится?

Он давится и прыскает чаем.

– Последняя женщина, которая мне нравилась, твоя мать.

– Да брось ты, пап. Десять лет уже прошло.

– Одиннадцать, – поправляет он. – Ты где-то свой день рождение пробегала.

– Ничего, наверстаем ещё. А о Нинке ты подумай. Вот так выскочу замуж, а ты будешь тут один-одинёшенек. Что делать?..

– Внуков ждать! – ласково усмехается он. И мне становится тепло и наворачиваются слёзы.

Отец вытирает их и улыбается:

– А ну отставить рёв! – как тут не подчинится. – Сейчас я тебя развеселю. Ну во-первых, Маша поправилась. Выписали уже, тебя ждёт. Во-вторых, что тут у нас было!

– А что?

– Светопреставление целое. Не поверишь, Маша почти сразу, как ты уехала, очнулась и начала по больнице бегать. Ранила там кого-то. Потом её в дурдом увезли, оттуда Фил вытащил. К себе отвёз. А тут сектанты какие-то явились. Похитили нас с Юркой, в комнате заперли, пичкали чем-то непонятным. И Машу к нам тоже поместили. Так она нам убежать помогла. Ой, она покрасилась, в розовый, ты её не узнаешь теперь!

– Так закончилось всё чем? – откусывать бутерброд боюсь, вдруг сейчас как выдаст и подавлюсь.

– Ну репортёры прилетели, столичные, наверное. На вертолёте. И этот Фил с ними. И менты ещё. Повязали эту секту всю, теперь суд будет.

– Ну дела! Хоть роман пиши!

– И не говори. Сам думал, что кино какое-то снимают, а мы по ошибке там оказались.

– Да, помнишь, как говорила мама: жизнь похлеще всякого кино и книг.

– Верно говорила. Мудрой женщиной была твоя мама, – поднимается, доливает себе чаю в кружку с медведем и, глядя на меня по-родному и добро, говорит: – Ну теперь ты. Чего откладывать, рассказывай.

Отставляю кружку, кручу локон на пальце:

– Папочка, история длинная, да ты и не поверишь.

– Ну времени у нас навалом – воскресенье же. А поверю я теперь во всё, даже в то, что инопланетяне существуют.

– Они существуют!

Но серьёзнею и говорю:

– А можно отдохну чуток, с мыслями соберусь? А то, правда, не знаю с чего начать…

Отец встаёт, собирает кружки, кладёт в раковину.

– Конечно, детка. Только потом – обязательно.

– Обещаю.

Чмокаю в щёку и плетусь к себе.

В комнате – полумрак. Пока штору не откроешь, не поймёшь, какое время суток. Только компьютер подсвечивает голубым.

Вывожу из спящего режима – открывается страница в читалке. Вспоминаю, книгу же открыла. Только книги нет – передо мной бесконечный белый лист, на котором обрётший самостоятельность delete пожирает оставшиеся слова.

Пытаюсь отменить команду, спасти хоть чуть-чуть. Но пожиратель букв беспощаден.

У меня на глазах он, буква за буквой, доедает последнюю фразу: наслаждение непристойно…

На пару секунд курсор замирает, вздрагивает, будто пульсирует и начинает двигаться, выпуская, по одной, новые буквы, те – складываются в слова, они – в предложения: