Ольга Романовская - Башня духов

— А Берток?

Кристоф замялся и вздохнул.

— Сложно всё. Я знал, что он жив, кормил его, но о планах не знал. Слово чести даю, Рената, перерождением души, если, конечно, она у меня сохранится, клянусь. Не знаю, здоровьем племянников. Нашёл я его лет пять назад, случайно, когда в библиотеку в неурочный час зашёл. Он метнулся прочь, но память у меня отменная, по силуэту узнаю. Тощий был, миску облизал, когда принёс поесть. Якобы из-за Джено он, чтобы им с Ядвигой не мешать, другим не открылся, а прятался якобы от беса. Перешёл одному дорогу, вот тот и поклялся найти. Это правдоподобно, Рената, бесы иногда бродят среди нас. Башня же для них неприступна из-за древних чар. Мало кто знает, но не любят бесы личей, не любят и боятся. Они ведь сами полудемоны, если не больше. Вот и пожалел Бертока, обещал хранить тайну, кормил. Потом тот исчез, а я смекнул, дело не чисто. Лич как раз от моих услуг отказался, а тайная дверь переместилась в пространстве. Вот и судите после этого, сообщник я Бертока или нет, только помните, вы связаны словом.

— А вы обещали всё всем рассказать, — мстительно напомнила я и зевнула: сказывалась настойка и выпивка.

— Не всё, но расскажу. Часть правды. Лгать не стану. Давайте всё же Тибора позову. Вам самой прилечь надо, в темноте, тишине.

— Нет! — замотала головой и тихо призналась: — Там расспрашивать начнут, сочувствовать, заботиться. Я от этого бежала.

— Куда, если не секрет?

— На кладбище.

Почему-то Кристофу я говорила правду, не стеснялась признаться, излить душу. И он, кажется, отвечал мне взаимностью: не слышала в голосе фальши и приторности, как во время прошлого откровенного разговора.

В итоге я заснула на краешке кровати. Говорила себе, прилягу только на минуточку — и нагло захрапела.

Не знаю, сама ли перебралась или Кристоф перетащил, чтобы не скатилась на пол, но проснулась уже вечером, отдавив руку интенданту. А он терпел, не шевелился, хотя и не спал.

На столе стояло лекарство — значит, заходил целитель.

Покраснев, вскочила. Представляю, что обо мне подумали! Кое-как пригладила волосы и нашарила туфли.

— Волнуетесь за свою репутацию? — рассмеялся Кристоф. Судя по голосу, ему немного полегчало. — Напрасно, я такими вещами не занимаюсь.

— Да я не о вас подумала, что вы, о лекаре.

— Так это не местный, — успокоил интендант. — Он нас обоих знает и в Верешене не живёт. Авалон таки вызвал Золтона, того самого, который вас после Гнилой гати на ноги ставил. Славный малый, хорошо поболтали, пока вы спали. Сейчас, наверное, он у Иствана: нашему некроманту больше всех досталось.

— А магистр Андор?..

— Он ко мне от него пришёл, в порядке очереди, так сказать. Заодно руку глянул. Берток не докрутил, ошибся в стабилизаторе, поэтому Истван, как оклемается, исправит. Словом, всё хорошо, Рената, идите, а то матушка ваша полгорода криками переполошила. Сюда не заходила, Авалона донимала. Ругались так, что боялся за стёкла.

Бегло осмотрела себя в наполовину занавешенном курткой зеркале, таком же старом, как у меня, но меньшего размера, и вздохнула: мама догадается, что пила. Лицо одутловатое, помятое, волосы в разные стороны, глаза до сих пор красные, под ними — синюшные 'мешки'. И голова болит. Плохо-то как!

— В 'Три рыбы' забегите, хозяин бесплатно пива нальёт. Если заартачится, меня помяните, — Кристоф сразу понял, в чём проблема, и предложил решение.

— Спасибо вам и извините за всё.

— Вам было плохо, — пожал плечами интендант, — а это тоже лекарство. Не ищите его сегодня и на кладбище не ходите. Одна точно. Лич вернулся и может по ночам хозяйничать.

Обещала и поспешила вниз.

Приоткрыла дверь и, убедившись, что никто не видит, опрометью бросилась к 'Трём рыбам'. Об Эрно старалась не думать. С похмельем это давалось легко: любая мысль вызывала приступ мигрени. Даже хорошо, что напилась, а то бы повесилась. Кристоф верно поступил, наверняка же знал, захмелею. Хороший он человек и вовсе не так прост, как кажется. Жестоко с ним жизнь обошлась, несправедливо.

И жаль, покойников нельзя сжигать: душа не переродится, если бывшее тело не предъявить, а по истечении энного срока пойдёт в утиль, то есть обратится в бесформенную энергию. Жаль, потому что тогда бы некого было поднять личу, и Эрно бы жил со мной хотя бы в облике духа. Я ведь не тело любила — тонкую оболочку. И до сих пор люблю, даже сильнее, чем когда он парил рядом.

Пусть тебя не терзают бесы и демоны, милый, пусть боги подарят тебе новую счастливую жизнь.

В итоге пришла домой вся в слезах, отмахнулась от матери и, запершись, прорыдала остаток вечера. Заснула, не раздеваясь, и на голодный желудок: кусок в горло не лез. Родительнице потом соврала, будто это побочное действие лекарств и запоздалая реакция на события страшной ночи. Нельзя говорить ей правду, не поймёт.

На следующий день Эрно тоже не объявился. Устав от беспрерывного ожидания, решилась пойти к Авалону. Пусть уж он скажет правду, и у меня вовсе не останется надежды.

Вчерашнее поведение казалось постыдным. Такое может позволить себе школьница, но не аспирантка. Бегала по чужим садам, пряталась от беспокоившихся за меня людей, оскорбляла ни в чём не повинного человека. Однако Кристоф здорово помог, без него бы точно ночевала на кладбище и стала бы лёгкой добычей для любой нечисти, нежити или лича, пожелай они объявиться. Да замёрзла бы, в конце концов, оделась-то легко, для тёплого майского солнышка, а не для промозглой ночи.

Желая отвлечься от мыслей об Эрно, занялась кандидатской. С мамой не разговаривала: боялась, она догадается, что дело не в усталости. Весь день сидела и мучила себя расчётами. В итоге исписала кучу листов, половину выбросила, вторую испортила слезами. Ничего, всё равно потом переписывать: ошибок точно не меряно.

Вечером, когда смеркалось, решилась-таки пойти к Авалону.

По дороге почему-то думала о Камилле и Кристофе. Винные пары не выветрили подробности откровенного разговора, и мне захотелось написать отвергнутой невесте и рассказать всю правду. Знаю, поздно, но вдруг она до сих пор проклинает Кристофа? К интенданту я прониклась симпатией. Боль сближает, а он мучился не меньше, чем я, может, даже больше. Мужчине тяжело пережить собственную беспомощность, тяжело переносить сочувствующие взгляды. Это женщина способна найти утешение в семье, детях, представители же противоположного пола вешают на себя ярлык ущербности. Тот же Кристоф при всех его степенях, научной работе, друзьях и душевных качествах до сих пор причисляет себя к людям второго сорта. Да тот же Миклос ему в подмётки не годится! Вот уж кто скотина, а не человек.

Оказывается, Авалон сам меня искал. Стоило подойти к Башне, как он объявился, заботливо взял под руку и тут же засыпал вопросами. Стыдливо отведя глаза, заверила, всё в порядке, и пробормотала: