Евгения Сафонова - Лунный ветер

Какое-то время я не могу произнести ни слова. Потому что не верить ей не могу, а поверить — тоже.

Я — маг? Без пробудившейся печати? Я о таком даже не слышала никогда. Насколько мне известно, никто в нашем мире не слышал.

Но всё, что она говорит…

— Я думала, это… всё это просто… случайность. Везение.

— Везение. Случайность. Интуиция. Люди в своей слепоте придумали этому так много названий. — Владычица Предопределённости равнодушно отворачивает голову. — Людям проще жить слепыми и глухими. Проще не признавать в себе и в других сил, которые их пугают, и объяснять всё простым стечением обстоятельств. Проще смотреть на мир через замочную скважину, чем принять эти силы и шагнуть навстречу чему-то новому, необъяснимому и пугающему, и неважно, что это: новое знание или новая эпоха. Даже ваши маги в большинстве своём не способны преодолеть рамки, сковывающие человеческое сознание. В итоге вы играетесь с силами, природу которых представляете весьма смутно, и о том, что у всего есть своя цена, задумываетесь лишь тогда, когда настаёт пора платить, — в её голосе проскальзывает странная печаль. — Везение — удачно брошенные кости. Выигрыш в покер. Выигрыш на скачках. Слабые латенты и правда часто используют дар именно так. Сильные играют только по-крупному. Везение тех, кто был нищим и выиграл состояние, бросается в глаза, но удачно бросить кости куда проще, чем сплести в узел и замкнуть на себе чужие судьбы. Выигрываешь либо в жизни, либо в картах. Либо менять русла рек, либо с комфортом плыть по уже проложенному течению. Никак не всё одновременно. — Она неотрывно всматривается в разноцветный горизонт, туда, где океан времени смыкается с белым небом; я знаю, что в действительности это не так, но избавиться от ассоциации трудно. — Случайности и правда случаются. Но куда реже, чем вы привыкли считать.

Я опять долго молчу, пытаясь уложить в мыслях всё, что услышала, пускай это и трудно. Хотя бы потому, что от речи богини я ожидала скорее архаичности, однако никак не могу избавиться от ощущения, что говорю с кем-то, кто живёт не в одно время со мной, а в эпохе, которая настанет намного позже. Где общаются теми словами, которых пока ещё не придумали.

Впрочем, скорее всего, так оно и есть.

— Потому вы и рассказываете мне всё это? Потому что мне не суждено стать кем-то… великим? Потому что моё знание всё равно ничего не изменит?

— Ты всё равно забудешь большую часть моих слов, когда проснёшься. Так выйдет безопаснее для всех. Но, если тебя это утешит, те, в чьих жилах текла твоя кровь… их дороги вышли куда интереснее. — Она морщится, как человек, допустивший досадную ошибку. — Выйдут. И будет течь, конечно. Для тебя ведь это ещё не наступило.

— Вы говорите о моих детях?

— И детях твоих детей, и их внуках — тоже. Они могли… смогут вершить судьбы государств. Порой — целого мира. А ведь они не появились бы на свет, сложись твоя жизнь по-иному. Жизнь незаметной девочки из провинции, чьё имя уже твои правнуки едва ли вспомнят. Смешно, верно? — она и правда смеётся, негромко и вместе с тем звонко, а я понимаю то, о чем подозревала уже давно: у богов весьма своеобразное чувство юмора. — Когда-то я удивлялась, какие причудливые и незначимые мелочи складывают историю. Удивление — приятное чувство. Жаль, что я почти его забыла… как и все другие.

— Я думала, её складываете вы, — не сдержав удивления, говорю я. — Историю. Каждую судьбу. Каждую жизнь.

— Я могу складывать её, если хочу. Могу менять, если меня не устраивает то, что грядёт. Могу переписывать, если невмешательство приведёт к катастрофе. В моей власти дарить жизнь тем, кто должен умереть, и отнимать её у тех, кто должен жить. Мы храним этот мир, те, кого вы зовёте богами… иначе он был бы куда худшим местом. Но программировать судьбу каждого из вас? — она снова пожимает плечами. — Вы и сами неплохо с этим справляетесь, и наблюдать за этим куда интереснее. Порой вы всё же способны нас удивить.

«Программировать» явно было ещё одним словом, которого пока не придумали. Впрочем, если предположить, что оно происходит от той «программы», которой обозначают план действий, и учесть общий смысл фразы — догадаться, что оно означает, нетрудно.

Пожалуй, мне и правда лучше будет забыть о том, что я сейчас узнаю. Не думаю, что жрецы — да и те, кто меня окружает, — с пониманием отнесутся к моим словам, если я начну об этом рассказывать.

А удержаться от того, чтобы рассказать, будет чудовищно трудно.

— Вы говорите так, — всё-таки произношу я, — словно…

— Словно я не из этого времени? — конечно, ей известны мои мысли. — Я из всех времён, девочка. Из тех, что были задолго до твоего рождения, и тех, что ещё не наступили. Я видела, как люди изобретают колесо, и видела, как тысячи лет спустя их потомки создают варп-двигатель. Мне подвластно видеть и ведать всё, что было, есть и будет. За этим я когда-то и стала тем, кто я есть. — Великая Госпожа смотрит на меня, и её губы снова трогает улыбка; только вот на сей раз от этой улыбки мне становится не по себе. — У нас не бывает любимцев. Мы не имеем на них права. И времена, когда мы охотно являлись к смертным и активно вмешивались в ход даже незначимых вещей, давно миновали. Но твоему семейству… вам удалось вызвать мой интерес.

Наверное, на этом месте мне пристало бы чувствовать себя польщённой. Однако вместо этого я ощущаю страх.

Памятуя, насколько своеобразно божественное чувство юмора, я не сомневаюсь: чтобы вызвать божественный интерес, требуется нечто, предполагающее отнюдь не безоблачное счастье.

— Да и твоя история вышла… занятной. Войны и игры правителей наблюдать увлекательно, однако от них тоже порой хочется отдохнуть. Незамысловатая любовная драма подходит для этого как нельзя лучше. — Она берёт паузу, глядя на меня одновременно снисходительно и оценивающе. — А теперь тебе пора.

В тот миг, когда она делает шаг вперёд, у меня всё же вырываются слова, которые давно просились быть высказанными:

— Вы можете сохранить жизнь того, кому скоро суждено умереть?

Владычица Предопределённости замирает, не сводя с меня того же оценивающего взгляда.

— Пожалуйста. Умоляю, — тихо прибавляю я. — Вы ведь можете спасти Тома? Даже если та, что служит вам, сказала, что его не спасти?

Судя по её лицу, мне снова удаётся её позабавить.

— Баньши открывается малая часть того, что открыто мне. Не больше, не меньше. Это не делает их моими глашатаями. Не значит, что им ведомы мои помыслы и деяния. — В её взгляде и голосе я читаю странное насмешливое поощрение. — Судьба твоего друга — не то, что заслуживает моего внимания. Я не определяла ни его жизнь, ни его смерть. Ни его, ни твою, ни того, кого ты любишь.