Евгения Ладыжец - Безымянная невеста (СИ)

Дверь открылась, впуская невзрачную тетечку в теплой шали и с бренчащей тележкой. Она подкатила свою ношу ко мне, цокнула языком, оглядев размах трагедии и вытянула откуда-то сбоку букет из белых лилий.

- Не положено в отделении держать, но тебе, девка, так уж и быть, разрешили. Это ж видано, такого богатыря родить! Все отделение только о вас и толкует! Муженек-то рад-радехонек, поди, вона как с главнюком договорился! Завтра уже к тебе пропустят!

Тетка еще что-то говорила, наполняя водой из-под крана обрезанную бутылку, усаживая в эту импровизированную вазу цветы, а я все не могла поверить ее словам. Муж? Сын? Какой сын?! Я на втором месяце была!

- Позовите врача, пожалуйста, - прохрипела я, в панике хватаясь за горло. Тетка неторопливо кивнула и выкатилась из палаты.

Вместо врача зашла смутно знакомая медсестричка в зеленом костюме, пристально осмотрела меня, кивнула своим мыслям и вернулась уже со стаканом воды.

- Выпейте, мамочка, вам полегчает, - ласково пропела она, приподняла мне голову и приставила к губам стакан. - Не переживайте, с малышом все в порядке, его покормили, взвесили. Прибавил тридцать грамм. Кушает хорошо. Вот, умница, все выпили. И больше не ходите одна в туалет, вызовите санитарку, она поможет. После кесарева вам еще восстановиться нужно, не торопитесь, не то снова швы разойдутся.

Девица вышла, погасив свет и предусмотрительно сняв с меня моток капельниц. Я уставилась в потолок, стараясь не шевелиться лишний раз, и медленно дышала. Сознание уплывало, подкидывая то образы шумной свадьбы (моей свадьбы!) и русоволосого парня рядом, то сцену рок-клуба с темноглазым вокалистом, то разинутый в крике рот девчонки с ножом в туалете, то усатого мужика-анестезиолога, травящего какие-то байки. Я вконец запуталась и уснула.

Нас выписали из больницы через три с половиной недели. Нас - меня и моего сына, Яна Ивановича. Врачи страховались, паниковали и держали меня до последнего под наблюдением. Не дай бог, швы снова разойдутся. Нянечка и санитарки ругались в голос, когда натыкались в коридорах на меня, несущуюся со всех ног то вниз, к мужу, то наверх, к проснувшемуся сыну. Добавьте к этому ежедневный марафон "покорми сынулю", когда каждые два-три часа, невзирая на время суток, я вставала, меняла памперсы и пеленки, прикладывала недовольно бухтящего малыша к груди и застывала так до тех пор, пока он не насытится и не уснет. Через неделю мне под строгим присмотром позволили принять душ, все это время через день таскали на осмотры к врачу, раз в неделю - на УЗИ, проверяя, не трещат ли швы от моей чрезмерной активности. Так что день выписки по праву стал для медперсонала настоящим праздником - еще бы, самые дотошные и энергичные пациенты, наконец, покидают стены их гостеприимного заведения.

Ванька встречал нас в зале на первом этаже - взъерошенный, с лихорадочно блестящими глазами, румяный, радостный и в то же время нервный до дрожи. Не передать словами тот мистический восторг, которым он весь словно светился, когда медсестричка вручила ему сладко сопящий сверток, перевязанный синей лентой. Группа поддержки в лице наших с ним родителей (как же они могут пропустить выписку единственного внука? Специально прилетели!) и ребят из театра торжественно и молчаливо наблюдала за сценой первого знакомства отца и сына, исподтишка подмигивая мне и грозя увесистыми подарочными коробками, пакетами и пухлыми букетами всех цветов и размеров.

Детеныш, наконец, почуял, что вокруг происходит нечто интересное, распахнул сонные глазенки, покосился на глупо улыбающегося отца и басовито заревел, требуя вернуть его в знакомые материнские руки. Народ ликующе завозился, тут же появилась переноска, медсестричка выдала бережно хранимую бутылочку со сцеженным молоком - и под сочное довольное детское чмоканье мы гурьбой вывалились в теплое сентябрьское утро.

- Вань, на тебя похож! Такой же бутуз и недотрога! - смеялся рядом с моим ошалевшим от счастья мужем Рик, прижимая к себе Юльку.

- Точно-точно! Я же говорил, от каждого родителя самое яркое качество возьмет! - подпевал сбоку Матвей, довольно щурясь. - Раз голос и характер от папки, то и от мамы самое лучше возьмет.

- И что же во мне самое лучше? - осведомилась я, с блаженством вдыхая ароматный, отдающий скошенной травой и прелыми листьями воздух. Свобода! Боже, наконец-то свобода! Никаких капельниц и осмотров, никаких скандалов с нянечками, живущими еще по советским стандартам, никаких одиноких ночей, когда не знаешь, за что схватиться и где взять силы на новый рывок...

- Глаза, Ксанка. Глаза твои точно будут, уже сейчас зеленью отдают, - фыркнул Матвей, любопытно заглядывая в сверток, где шевелился, стремясь на свободу, юный наследник целого клана творческих личностей.

Домой мы добрались быстро - как будто кто-то расчистил все пробки и покрасил в зеленый цвет светофоры на нашем пути. Из всех ребят остались только Юлька с Риком, остальные умчались по своим делам, не желая смущать молодых родителей.

- Мы к вам на "кашу" заглянем! - тряс Ваньке руку растроганный Мориш Карлович, директор театра. - Готовьте именинника к приему гостей!

- "Каша" будет через пять дней, Мориш Карлович, - я выплыла в коридор, огибая сваленные у стены свертки и пакеты с подарками и вещами.

- Вот и ладушки, Ксаночка, если что-то понадобится, звоните, не стесняйтесь, поможем чем сможем!

- Спасибо, Ксан, - кривовато улыбаясь, сжал мою ладонь Рик. - Ты бы знала, как отец радовался, когда ему сказали, что вы в честь брата сына назвали, еще и его крестным пригласили. Для него это очень важно. Спасибо вам обоим огромное.

Я ничего не стала отвечать. Слов в русском языке не нашлось, чтобы выразить все, что в тот момент кипело на сердце. Потому я просо обняла парня, погладила по вихрастой голове. Рик фыркнул, рассмеялся тихонечко и со словами "Я уже не маленький, Ксанка!" вырвался, сбежав на волю вслед за отцом.

Когда все гости скрылись за дверью, муж, все еще немного пришибленный от свалившегося на него счастья, порывисто прижал меня к себе, пригладил волосы, поцеловал в шею.

- С возвращением, милая. Как же я скучал!

- Я тоже, солнышко. Если б ты знал, как я скучала... - я вздрогнула, вспоминая первую неделю "заточения", когда меня практически не выпускали из палаты. В голове бродили обрывки кошмаров и реальных событий, ребенок требовал внимания постоянно, пеленки путались в руках и сбивались колобом, молоко застаивалось, все тело болело и ныло, равнодушные, привычные ко всему медсестры и нянечки смотрели с плохо скрываемым раздражением, когда я просила помочь, объяснить, что и как. Ну откуда мне знать все тонкости этого невыносимо сложного искусства воспитания детей? У меня же первый ребенок! И никого рядом, кто мог бы взять на себя хотя бы часть этого ужаса и просто по-человечески поддержать. Мужчинам, наверное, никогда этого не понять. Потому мужу я просто не стала об этом рассказывать. Посторонних, к коим причислялись все, кроме врачей и пациентов, на этаж все равно не пускали. Зачем лишний раз беспокоить, если помочь он все равно не в силах?