Юлия Шолох - Волчий берег [СИ]

Но один взгляд на его лицо – слишком серьёзное, слишком горькое, глаза смотрят так, будто его душа не на месте. Человеку с такими глазами не отказывают без причины.

– Я с сестрой хотела…

Надо же, краснею. И не от слов, а от своего тона – лепечу, как младенец, что только-только слова научился произносить.

– Значит, пойдём все вместе.

И это не вопрос.

Где же его улыбка во все зубы? Она вернула бы моё упрямство и уверенность, что всё это ерунда, просто кокетство от нечего делать, пока дороги, которые случайно нас свели, снова не разведут.

Но нет… он молча отступает, осторожно пятится и пропадает в утреннем полумраке.

Потом кто-то из постояльцев спустился, громко кашляя и сморкаясь, из кухни крикнула кухарка, Фадей выполз, сонно зевая и требуя ещё кусок пирога. Всеволод с друзьями ушли очень быстро, оставив завтрак почти нетронутым.

Не успела я как следует взяться за утреннюю работу, как вбежал Прутька, такой же всклокоченный и дёрганый, что и день назад.

– Слушайте! Людоед сбежал!

В столовой наступила тишина, только кто-то из постояльцев с грохотом уронил на стол ложку. Окрылённый успехом малец продолжал:

– С утра стражники проверять пришли – а клетка-то открыта, кругом в пыли следы лап. И кровищи вокруг, что воды у озера! И тел нет.

– Это что же делается! – Крикнул усатый торговец из первой комнаты. – Как такое может быть? Куда он делся?

Прутьку окружили, стали тормошить и расспрашивать. Тот кричал, чтобы его расслышали:

– Не знаю я! Нет людоеда в клетке! Больше не сказали ничего!

Гости так разволновались, что даже Глаша на шум прибежала, думала, пожар начался или драка. Убедилась, что ничего не горит, никто никому морду не бьёт, послушала недовольных постояльцев, кому ж приятно жить в месте, где оборотень сквозь клетки ходит? – и отправила мужа на площадь, узнать, что к чему.

Тот вернулся только к обеду и важно прошёл в столовую, встав на виду, чтобы никто не заслонял.

– Спокойно, все спокойно, велено не паниковать, я всё узнал! Людоед не сбежал, ночью его казнили по приказу старост. Тело бросили в реку, чтобы к земле не привязывать. Бояться нечего!

– Но зачем? – Крикнул какой-то торговец. – Говорили, через два дня казнь! Прилюдно!

– Чтобы никто не мешал. А то много шума от него, буянить бы кто стал… решили по-тихому казнить и забыть. Так что нет больше людоеда! Не тревожьтесь и не берите в голову!

Постояльцы пошумели, пошумели, да успокоились.

Вот как… Наверное, так лучше, не мучить, а быстро лишить жизни. Да, он людоед, да, виновен в человеческих смертях, но мучить… это всё равно что такими же лютым зверем становится.

Постояльцы радовались, а мне хотелось тишины подальше от людей. Мы редко когда с сестрой отдыхали, так что хозяйка на радостях, что с оборотнем так всё гладко вышло, отпустила нас с сестрой на полдня в сад. Заодно, чтобы мы раннюю ягоду пособирали, конечно, а не просто так прогуливались.

Но в саду всё равно лучше – очень тихо. Недавно поспевшая жёлтая как солнышко черешня была тёплой и сладкой. Мы даже не разговаривали, разошлись по разным сторонам и обирали разные деревья.

И к счастью, пропустили все торжества, устроенные горожанами.

Всеволода с друзьями я в этот день не видела, не знаю, где они были и когда вернулись.

Уже перед сном, когда стемнело, Малинка пошла за водой на кухню и не вернулась. Она иногда цеплялась там с кем-нибудь языками и болтала, забывая обо всём на свете, приходилось за ней спускаться. И в этот раз то же самое! На кухне темно, она, Глаша и кухарка сидят у очага, в котором тлеет огонь, и слушают Прутьку. Глаза у всех горят, что те угли! Я когда вошла, Глаша резко обернулась, увидела меня и за сердце схватилась.

– Фух, это ты! Чего подкрадываешься? Чуть не померла с испуга.

– Я не подкрадывалась, как обычно шла.

– Она всегда так тихо ходит, – отмахнулась Малинка и снова стала тормошить Прутьку. – И что дальше?

– Ну, что?... Дальше охрана видела, как второй зверюга людоеда повалил и за горло держал, пока тот дёргаться не перестал. А потом отпустил, вылез из клетки… и в человека оборотился!

– Точно напились, алкаши проклятущие! – С восторгом проговорила Глаша. – Вон чего выдумали, паршивцы!

– А тело тогда куда делось? – Спросила кухарка.

– Людоеда этот человек взял и с собой унёс. Стража говорит, он так шёл, будто горе у него какое. Потерялся в темноте и больше их никто не видел.

Все молчали, но Прутька уже закончил и только глаза многозначительно вылупил.

– И всё? – Наконец, спросила Глаша.

– Ну да, – слегка растеряно сказал Прутька. – Чего ж ещё?

Хозяйка стегнула его полотенцем, которое всё это время держала в руках.

– Тьфу ты, так и знала, брешут, как водку хлещут! Тоже мне охрана, налакались спирта с такими же горе-охотниками, да примерещилось по пьяни! Что ж они не вмешались, как увидели, что людоеда кто-то забрал?

– Дак два оборотня было! Сожрали бы их, пикнуть не успели бы! Жить-то всем, поди, охота!

– Ну, это ладно. А зачем, скажи, одному оборотню другого жрать?

– Не знаю я. Только стражники говорят, чистая правда это, до последнего словечка!

– Дурни они! И ты дурачок, раз веришь!

Глаша встала и потрепала мальчишку по голове. Такая быстрая смена от зла к добру была в её привычках. На нас тоже распространялась, то хвалила, то ругала, то вперемешку.

– Всё! Спать все идите, нечего россказни глупые слушать, не заснёте потом.

Малинка даже не вспомнила, что бросила меня в комнате одна. Глаза словно монеты, идёт в комнату и вздыхает.

– Прямо тайна какая-то с этим убийцей!

Видно, хотела поговорить, но я не поддалась. Кому-то подобные истории, как Прутьке, кровь леденят, а для кого-то они – невыносимое горе. Не хочу о погибшем оборотне попусту болтать!

Легли мы с сестрой спать, помолчали немного, повздыхали. Не знаю, о чём думала Малинка, верно, о людоеде и тёмной истории его казни. А я думала о тех словах, которые услышала утром в столовой. Не хотела, но думала. Казалось, не день с тех пор прошёл, а целая неделя. Но сердце так же дрожало, а в ушах так же тихо звучало его признание.

И снова мне что-то мутное снилось. Поминальный костёр, выбрасывающий в ночное небо длинные языки алого пламени, и чьё-то беззвучное прощание, но всё так далеко, не со мной.

Было так грустно, что я плакала.

По щекам текли тихие слёзы и оттого, что я не понимала, отчего мне так плохо, плакала ещё горше. Утром вся подушка мокрой была, так что это не совсем сон. Или не мой сон? Будто… чужой сон в мой собственный вмешался, а после так же легко улетел.

***

Вставать не хотелось, глаза как слиплись, но что в этом нового? Малинка меня разбудила, напевала что-то тихонько, пока волосы расчёсывала. Я быстро открыла глаза – сестра очень красивая, когда расчёсывается, налюбоваться не могу. Сидит на кровати, золотое облако волос стекает с плеч на колени… а по ним скользит старый деревянные гребешок, ещё мамин.