Юлия Шолох - Волчий берег [СИ]

Но тогда его нет без меня?

Отчего же он закрывается? Что пытается скрыть?

Я ведь уже верю ему, как самой себе. И так обидно, что пытается скрыть!

Позже я почувствовала, что Гордей близко. Не выдержала, сорвалась, выскочила на улицу, только-только накинув тулуп да сунув ноги в сапоги. Там темно, звёзды за снежными тучами прячутся.

С Гордеем Всеволод идёт, медленно идут, словно не спешат никуда. А у меня ноги как окаменели – стою, шагу сделать больше не могу.

Гордей сам подошёл, взял за руку. А пыльцы у него – слабые, слабые, холодные, как лёд. И лицо белое, словно снег. Улыбается, а глаза блестят, словно в лихорадке.

– Жгучка, прости.

– Что случилось? Почему так долго?

Он молча пожал плечами. А самого качает, будто от болезни какой помирает.

– Ему в баню нужно, согреться. Намёрзся за день. А после поговорите, хорошо? – Хмурится Всеволод. От такого разве откажешься? Не станешь же на морозе любимого держать?

Я отступаю, конечно. И только когда они пропадают в гостеприимно исходящей паром бане, понимаю… От Гордея пахло кровью.

Чужой кровью.

***

Чем ближе к дому, тем чаще встречаются деревни. И все полупустые, и в каждой не хватает рук. Но не это самое страшное.

С ним уже ругались и советники, и волхв. Только Всеволод молчит. Как те крики заводят, только голову опускает, хмурится и молчит. И Гордей знает – друг на его стороне.

Он не спорит, не тратит время. Даёт старшим выговориться и уходит спать, стараясь не столкнуться со Жгучкой. Ночует со Всеволодом, волхва просит Жгучке наплести про усталость и раздумья важные о княжестве, а сам только и может, что упасть ночью и переждать, перетерпеть то, что случается по вечерам.

Впервые он встретил Зверя, когда они лес валили. Здорово было – мороз, смех, работа, прямо как прежде!

А потом вышел он…

Чёрный как-то, исхудавший, потому что зима, еды мало. И на чём кожа держится? Шерсти на боках нет, только полосы рваные, поджившие. Дышит так, что туман вокруг клубится. Глаза как красные огни горят.

Все, кто работал, замолчали, замерли. Не от страха, от скорби.

Гордей оставил тогда топор, которым рубил ветки, снял рукавицы. Не отводя взгляда от Зверя, стал раздеваться. Пока все молчали, Всеволод достал кинжал, протянул князю.

Зверь, оскалив белоснежные, сверкающие зубы, зарычал и бросился прочь.

– Уверен?

Всеволод всё же заколебался на миг, отвёл руку.

– Да.

– В деревне не говорили… не говорил никто, что в лесу дикий.

– И что, Всеволод? Не время сейчас!

Гордей тяжело, с сипом вздохнул, как хлебнул, воздуха.

– Извини.

Когда кинжал оказался в руке Гордея, тот медленно, не оборачиваясь, ушёл вслед за Зверем, а остальные продолжили работу.

Будь то единичный случай, было бы проще. Но дни шли, деревни сменяли одна другую, и в каждой им встречались Звери.

Первым встревожился волхв, свёл свои седые брови и загудел, зашептал на ухо советникам. Те рады стараться – оба за него взялись.

– Гордей, ты что творишь? Извести себя хочешь?

А он только вернулся, руки ещё дрожат, запахов никаких, кроме горячей крови, не видит ничего, только красные глаза, которые гаснут, отдавая жизнь. Только тощие лапы, прижавшиеся в поисках последнего тепла ко впалому животу. И с этим как-то нужно сживаться.

А они нудят.

Ответ только один.

– Я должен.

Если бы кричали, было бы проще – рыкнул бы разок в ответ, отправил восвояси, запретил лезть к Князю с ерундой. Но они сами через подобное проходили, у Доды шрамы боевые до сих пор не зажили. Смотрят, словно начистоту читают.

– Так нельзя.

– Можно.

– Ты… ты не видишь со стороны, верно, но ты себя изведёшь. До смерти угробишь. О невесте своей подумай!

– Моя невеста – я и буду решать!

Не выдержал всё же Гордей, оскалил зубы, но злость схлынула, потому что была не к месту.

Разговора никакого не вышло. Но на следующий раз, когда из чащи снежной раздался яростный, полный боли зов, плечом к плечу с Гордеем встал Всеволод.

И они пошли вдвоём.

***

Говорили, до Сантанки осталось не больше семи дней пути.

Только вот я боялась, что там ничего не изменится.

Что-то происходило: страшное, непобедимое, неподвластное моим слабым силам, и оно шло вместе с нами. По лесу шло, бок о бок, не преследовало, но рядом держалось.

Это что-то забирало у меня Гордея.

А волхв травок каких-то дал, так что страшно не было. Вообще не было никак, мысли ворочались ленивые, толстые, еле шевелились.

Да ещё в одной из деревень мастерицу встретила человеческую, она мне пояс небеленый подарила и нитки. Теперь я вышиваю узор – красивый, яркий, такой же сильный, как Гордей.

И сегодня… Разбираю эти нитки, стежок за стежком кладу, а мысли крутят и никак понять не могу – что происходит? Какие такие дела держат моего зверя так далеко? От чего он устаёт и нет сил даже ко мне прийти? Разве что на словах передаёт, что порядок, мол, только немного отдохнуть нужно, вскоре всё обязательно наладится.

И что-то подсказывает, что травки, которые даёт волхв… А вот он и сам, лицо угрюмое, словно травить пришёл. Каждый день приходит, я уже привыкла.

– Как чувствуешь себя, Жгучка? Здорова?

– Да.

Ответить получается только на второй вопрос, на первый говорить слишком много бы пришлось.

– Ну, на тогда, пожуй.

Насыпает мне скомканные сухие листья в ладонь. Они на вкус вначале горчат, а после вкус совсем пропадает, зато словно покачивать начинает на волнах. И не страшно становится.

– Ага.

Только сегодня волхв уходит, а до рта я травки не доношу, переворачиваю ладонь – коричневая шелуха сыплется на пол, шуршит, словно прах.

И думаю, если не узнать, что происходит, только прах от нас и останется.

Я долго вышиваю, неторопливо и аккуратно примеряя каждый стежок, и когда приносят ужин, и когда заглядывают, чтобы сказать – пора спать.

Мне топят печь, чтобы хоть как-то согреть. Спрашивают, всего ли вдоволь?

Да, конечно, всё хорошо, пора спать. Я раздеваюсь, ложусь под одеяло и закрываю глаза. Смыкается темнота, тишина, только поленья в печи трещат. Да и те со временем затихают. Улеглась даже скотина в хлеву, который боком к дому пристроен для тепла.

Тогда и время приходит. Пора одеваться.

Мне придётся долго идти, так что надену штаны и два платка на голову намотаю. Теперь ещё рукавицы, да пояс, чтобы тулуп плотно к телу прилегал.

Надо идти, надо.

О многоликих духах, в которых и человеческое осталось

Я тихо выхожу на крыльцо, спускаюсь на притоптанный снег.

Вначале ноздри обжигает ледяной воздух – сильный мороз сковал сегодня землю впервые. С непривычки и нос ничего не чувствует, но я терпеливо жду. Куда мне спешить?

Вот он… еле вьётся над снегом, словно бестелесная змейка – его запах. Можно хоть глаза закрыть, всё равно мимо не пройти. Жаль только, идти далеко.