Лаура Таласса - Рапсодия

— Пробудись ото сна,

Сбрось темноты заклинание,

Раскрой же уста,

Подари мне признание.

Я уже знала перед тем, как вошла сюда, что чары не смогут разбудить женщин. Все они — фейри. И всё же я держусь за ниточку надежды, что могу помочь. Текут секунды, переливаясь в минуты. Я жду каких-либо признаков пробуждения, но никто не двигается, и я чувствую себя глупо. Петь в комнате, полной фейри, которые не шевелились с тех пор, как их принесли сюда. Я возвращаюсь к Торговцу, заполняя тишину громкими шагами.

Звонкий смех слышится позади.

Я останавливаюсь, оглядываясь через плечо. Здесь больше никого нет, по крайней мере, никто не ходит и не разговаривает. Я возобновляю шаги, уже напряженная. Я боюсь, а воображение любит пошалить.

«Рабыня…»

Я останавливаюсь на полушаге, и, широко раскрыв глаза, смотрю на Деса. Он прижимает палец ко рту, а через мгновение испаряется в дыму.

Дерьмо. Куда это он?

Невидимое дыхание от мягкого смеха щекочет щёки, и только сейчас я понимаю, какие у меня большие проблемы. Я оборачиваюсь, уверенная, что прямо за мной кто-то стоит, но никого нет. Вновь из глубины комнаты доносится смех, переходящий в напев. Голоса исходят из ниоткуда и отовсюду. Они окружают меня, нарастая.

«Сон прекрасен собой,

Или в страх все бросает?

Ведь это игра, в которой

Игрок погибает».

Я оглядываюсь в поисках того, кто поёт, но уже понимаю, что это — магия вне моего понимания. Фантомная рука гладит меня по волосам.

«Ты поднимаешь солдат,

Когда тебя мы тянем в сон,

Ведь секреты подлежат

Лишь одной из сторон.

Так что пой свои песни,

Распевай все слова,

Он придет за тобой,

Когда наступит пора».

Пение утихает, пока комната не погружается в тишину.

— Твою же мать, — я перевожу дыхание.

Время убираться из этого гребаного места. Я смотрю на гробы, проходя мимо, с ожиданием, что в любую минуту эти женщины набросятся на меня.

«Опять баламутишь воду, не так ли, Калли?»

Прямо передо мной кружатся тени, сливаясь в крылатого мужчину.

Дес.

Крылья Торговца угрожающе раскрыты, на лице нельзя прочесть ни одну из эмоций, и это означает, что сейчас Дес в режиме убийцы. У кого-то сорвёт крышу.

— О, так мило с твоей стороны присоединиться ко мне, — говорю я, повышая голос. У меня походу тоже сорвет.

— Я никогда не покидал тебя, — утверждает он.

Я не собираюсь обдумывать его замечание. Ситуация и так довольно странная. Он оглядывает гробы.

— Если бы я был безжалостней, то сжёг бы все здесь к чертовой матери.

В обычной ситуации, подобное шокировало бы меня, но сейчас, когда я всё еще ощущаю прикосновения фантомной руки, подумываю, что оставлять этих женщин здесь, в сердце столицы, очень плохая идея.

Апрель, семь лет назад

Моя комната в общежитии превратилась в некий коллаж меня и Деса. На потолке висят ряды молитвенных флажков — прекрасное напоминание о Тибете. Цветочный фонарик на полке из Марокко. Раскрашенная тыква на столе из Перу. И стеганое одеяло у подножия кровати из Найроби.

Торговец путешествует со мной по всему миру, конечно, в основном, по работе, но, иногда, чтобы отдохнуть от неё. Я думаю, ему нравится видеть моё волнение. И из всех этих поездок я собрала комнату, полную сувениров.

На стенке между побрякушками прикреплены наброски Торговца, на некоторых из которых изображена я. Но когда заметила, что я — повторяющаяся тема в его художествах, попросила нарисовать Потусторонний мир. Изначально, идея была в том, чтобы сократить количество моих портретов, но когда Дес начал рисовать свой мир, я была сражена. Теперь стены покрыты зарисовками городов, построенных на гигантских деревьях, и танцевальными залами у подножия гор, одновременно необычными и пугающими монстрами, а ещё существами, настолько прекрасными, что так и манят к себе.

— Калли, — говорит Дес, возвращая меня к реальности. Он растянулся на кровати, от чего край футболки задрался, позволяя мне взглянуть на пресс.

— М-м-м? — тяну я, крутясь на компьютерном кресле назад и вперед.

Он колеблется.

— Если бы я прямо сейчас спросил тебя что-то, ответила бы ты честно?

До сих пор разговор был беззаботным и веселым, поэтому я, не задумываясь, произношу:

— Конечно.

Дес медлит, затем продолжает:

— Что действительно произошло той ночью?

Я замираю, кресло медленно останавливается.

Десу даже не нужно уточнять какой ночью. Мы оба знаем, что именно тогда он встретил меня. Именно тогда я убила человека.

Я качаю головой.

— Тебе нужно об этом поговорить, — утверждает он, убирая руки за голову.

— А ты внезапно заделался в мозгоправы? — я говорю немного злее необходимого, но не могу вернуться к той ночи.

Дес тянется ко мне и сжимает мою руку. Трюк с прикосновением, который я использовала десятки раз на нём, он использует сейчас против меня. Я смотрю на наши сплетенные руки, и, чёрт, тепло его ладони дарит чувство безопасности.

— Ангелочек, я не собираюсь судить тебя.

Я смотрю в глаза Деса и уже хочу умолять не давить на меня. Внутренние демоны норовят вырваться из клеток. Он просит меня высвободить их, и я не знаю, смогу ли. Но тут я замечаю в его взгляде теплоту и терпение, и произношу совсем другое.

— Он пришёл ко мне, как всегда, пьяный в стельку. — Я с трудом проглатываю ком в горле. — Дерьмо. Я и вправду это рассказываю! Хоть и не готова, но продолжаю говорить; ума не приложу, зачем, но сердце управляет языком, и не уверена, что разум может что-то изменить. Я скрывала этот секрет годами. И теперь должна излить душу. Вновь я смотрю на наши сплетенные пальцы, и эта непосредственная близость дает мне некую решимость. — Тот вечер тянулся очень долго. Но началось всё задолго до него. — Задолго до того, как сирена могла защитить меня. Чтобы понять историю, нужно вернуться к истокам. Дес попросил рассказать лишь об одной ночи, но это невозможно, не узнав все те сотни ночей, что предшествовали этой. — Отчим… насиловал меня… годами.

Я мысленно возвращаюсь в то ужасное время и делаю самое тяжелое из того, что когда-либо совершала: рассказываю Десу всё, в кровавых деталях. Потому что нельзя коснуться данной темы, не прощупав почву под ногами.

Я рассказываю, с каким страхом таращилась на дверь в свою комнату; как кровать пропитывалась моими слезами лишь от вида поворачивающейся ручки; как до сих пор чувствую едкий запах одеколона отчима, смешанный с перегаром. О том, как плакала и иногда умоляла. И что, несмотря на мои старания, ничего не менялось. В конце концов, я сдалась, и, вероятно, это больнее всего. Уйдет ли когда-нибудь страх с отвращением? Или стыд? Разумом я понимаю, что не виновна. Но эмоциями, никогда не смогу поверить в это. Бог свидетель, я старалась изо всех сил.