Ирина Шевченко - Третий шеар Итериана

Эйнар чем-то озабочен.

Сидит по несколько часов, закрыв глаза: проверяет вычисления в уме. Хмурится иногда.

Иногда улыбается.

И хмурится снова…

Наконец решается:

— Этьен, я должен сказать тебе кое-что. Это… то, что мы затеваем… Это не только для того, чтобы сократить для тебя время ожидания. Я хотел бы… надеюсь… — мямлит сначала, а после выговаривает вдруг четко, глядя прямо в глаза: — Я хочу, чтобы ты жил.

От его слов мороз по коже.

Разве он сам не хочет?

— Тридцать шесть лет в таких условиях — это предел, — продолжает брат. — Я считал. Абсолютный предел.

Абсолютный.

Предвечным не нужен темный шеар. Ошибка должна быть исправлена…

— Я в курсе, — Тьен кивает спокойно.

— Я в курсе, что ты в курсе, — злится Эйнар. — Но меня это не устраивает!

— Спасибо.

Что еще сказать?

Приятно, что кому-то не безразлично…

— Потом поблагодаришь. Если все получится. У меня, когда я пробовал, получилось. Если вас, тебя и твой мир, развести во времени и стабилизировать связи в новых условиях, можно изменить уровень отдачи энергии, и выйдет уже не тридцать шесть… Тридцать шесть — предел. Но если выйдет в итоге хотя бы тридцать… Понимаешь?

Он не понимает, и Эйнар вычерчивает в воздухе какие-то схемы, объясняет с жаром…

Но он все равно не понимает. И не хочет, наверное.

А жить — да. Жить хочет.

Когда она вернется, хотя бы эти несколько лет, что удастся обманом вырвать… Хотя бы год…

«…Хотя бы день.

День с тобой — это больше, чем вечность без тебя.

У нас уже все готово, и завтра…»

— Увидимся.

Брат крепко жмет руку.

Эсея обнимает, виснет на шее:

— Буду скучать…

Для него пройдет всего три дня. Для них — годы.

Пока он будет в капсуле, они продолжат жить. Меняться, взрослеть…

Странно, и думать об этом все труднее. И вообще думать… Наркотик, который он ввел себе, уже действует. Тянет в сон, а еще — улыбаться.

Стенки капсулы под пальцами шершавые и прохладные. Приятно…

Трава мягкая. Пахнет…

И…

…темно…

…Вдох…

Глаза открывает и закрывает тут же. Свет…

…неяркий, но после темноты…

…больно…

…дышать…

Воздух снова… он всегда так с ним…

…не может простить… за что?

Не помнит… ничего…

…вдох и… выдох-х-х-х…

Воздух с сипением вырывается из легких…

— Этьен! Этьен, слышишь меня?

Слышит.

Ответить пытается, но язык едва ворочается… во рту пересохло…

— Сейчас, погоди.

Губ касается влажная ткань. Несколько капель стекает в рот…

Хорошо…

…лицо обтирает, трогает лоб… Эйнар?

— Дыши.

Воздух — чистый, холодный… другой…

…другому шеару послушный…

…и голова кружится — так его много…

— Дыши.

Не Эйнар — Холгер…

Откуда здесь Холгер?

Снова пытается открыть глаза… еле-еле, две узкие щелки…

Не видит никого, только размытую тень. Хочет спросить…

— Не нужно. Тебе надо отдыхать. Все уже хорошо, но тебе надо…

…и темнота опять…

Когда в следующий раз он приходит в себя, у постели сидит уже Эйнар.

Почему — у постели?

Как он здесь оказался?

Почему так болит рука, и тянется от сгиба локтя к флакону с желтоватой жидкостью гибкая прозрачная трубка?

Столько вопросов.

Но один — главный…

— С-сколько?

И боится услышать ответ. Брат ни капельки не изменился, даже волосы не отросли… Или он стрижется всегда одинаково, или… не получилось ничего?

— Семь лет, три месяца и двенадцать дней.

Тонкая сухая кожица на губах натягивается от улыбки и лопается. Он слизывает соленые капельки и улыбается опять. Получилось.

— Ты был в коме.

— Да…

— Нет, — Эйнар вздыхает. — В настоящей коме. Шесть с половиной лет в капсуле, а потом еще почти год. Расчеты… мои расчеты неправильные. Преобразование энергии при прохождении по временной дуге — полная чушь. Сначала все было нормально, но когда ты снова слился с реальностью, твой мир… Он как будто высосал из тебя силу, которую недополучал годами. В один момент.

Значит, не получилось…

Холгер приходит позже. С Эсеей.

«Ключи» по-прежнему есть только у нее и у Эйнара, но оказалось, что они способны приводить гостей. Тьен не рассматривал такой возможности…

А Эсея изменилась.

Волосы длинные, почти до пояса, посветлели еще больше. И повзрослела как будто: уже не кажется несмышленой девчонкой. Даже жаль…

И Холгер теперь, нет, не постарел — стихийники не стареют. Но другой какой-то. Уставший еще больше. Хмурится — и складки между бровями глубже…

Но Тьену улыбается. Едва-едва, только уголки губ вздрагивают.

— Как ты?

— Нормально.

— Лучше, чем было, — констатирует правитель. — О чем вы только думали?

Сейчас он спокоен, лишь легкий упрек сквозит в голосе, но Тьен легко представляет, каким он был, когда узнал. Эйнару досталось за двоих…

— Мы все рассчитали, — Тьен вступается запоздало за младшего. — В теории.

— Теоретики, — бросает Холгер сердито.

И Эйнару делает знак, чтобы вышел. Думает, Тьен не заметит…

— У вас и в теории пробелы, между прочим. А вы с ходу за практику взялись! Ладно он, — смотрит на закрывшуюся за наследником дверь. — Доброхот-экспериментатор! А тебе что, терять нечего?

— А что? — привычка всегда и во всем спорить с правителем дает о себе знать. — Я все равно…

— Умрешь? — Холгер не миндальничает, говорит, как есть. — Умереть тоже можно по-разному. Ты не думал, что если бы не перенес мгновенного оттока силы, твоя смерть была бы напрасной?

Софи.

Если бы он погиб, Софи никогда не вернулась бы…

Тьен жмурится, но тщетно: глаза все одно слезятся. Он не станет врать, что от света. Да и тот теперь не такой уж яркий: в мир-призрак приходит вечер…

Много их будет еще таких вечеров. Бесконечно много.

— Предвечных не обыграть в игре, которую они сами придумали, — говорит Холгер. — Если четверо позволяют тебе что-то, что не укладывается в общую схему, стоит задуматься, зачем они это делают. Тебе позволили призвать ильясу в Итериане. Позволили осуществить безумную затею, едва тебя не убившую… И что?

Ничего.

Четверо управляют Великим древом. Стихийники, люди и прочие народы — лишь игрушки. Шеары — слуги. Слугу, забывшего свое место, нужно наказать, чтобы впредь неповадно было…

— Я лишь хотел…

Один день. Годы — это мечта. А один день… Неужели им даже дня жаль для него?

Да, он — ошибка. Но ведь их ошибка, их и ничья больше. Это предвечные проводят эксперименты, путают судьбы и ломают жизни…

— Отдохни, — Холгер касается его руки. — Еще поговорим. Будет время.

О, да. Времени теперь будет — хоть отбавляй!

Только не отбавит же никто…

Он спит.

Просыпается и ест… То ли суп, то ли жидкую кашу — что-то, что Эсея подает в глубокой тарелке.