Юлия Шолох - Адаптация

Оказывается, я жутко ревнива.

Боже, а я ведь всегда посмеивалась над такими девицами, которые глаза готовы выцарапать, стоит тебе взглянуть на их кавалера, обычно, кстати, довольно облезлого и неприятного типа, на котором твой взгляд остановился совершено случайно. Но ведь в моём случае там очень даже есть на что посмотреть? Значит, мой случай исключение?

Ага, наверняка каждая так и думает.

Чёрт, чуть язык себе не откусила от злости.

Пришлось немного отстать и стараться смотреть всё больше под ноги, а то мало ли что я могу сделать в порыве аффекта. Не закатывать же, в самом деле, скандал тому, что он улыбается и здоровается с девушками? Это ведь безумие, верно? Однако так хочется…

В общем, таким неторопливым манером мы прошествовали мимо стола, за которым уже завтракало около десятка вольнодумцев, мимо вездехода, по которому Парфен вычислил вольнодумцев.

И даже минув границу лагеря и оставшись в одиночестве, мы двигались медленно и молча.

Оказавшись далеко от лагеря, на вершине холма, Парфен вдруг резко остановился, оглянулся, развернулся, выпрямился и в упор уставился на меня серьезными глазами. Больше он не улыбался.

- Айка, тебе придётся уйти.

Земля под ногами зашаталась, качнулась вперед, потом, к счастью, выровнялась, а потом полностью приковала к себе моё внимание, потому что я даже не могла поднять головы.

Я знала, конечно, что рано или поздно это произойдёт. Как у нас говорят – «сердцем чуяла». Можно сколько угодно мечтать о покорении принца, но факт в том, что принцы любят принцесс. Вернее, время проводить предпочитают с хулиганками, однако женятся и на люди выводят всё-таки принцесс, таких же, как они сами. И детей с ними заводят, и общий дом, потому что развлечение и семья для них совершенно разные понятия. И только такие наивные дурочки как я, продолжают верить в принцев, предназначенных Золушке.

Я всё испортила. Не знаю, что именно я сделала не так в этот раз. Опозорила, должно быть, таким способом, каким еще умудрилась не опозорить прежде.

- Айя… Скройся в джунглях или лучше уйди на ту сторону зоны, подальше от этого лагеря. Они действительно что-то задумали, поэтому держись подальше. Ты слушаешь?

- Что? – спросила я, не поднимая глаз. Он хочет от меня отделаться, раньше, чем закончатся три дня, это и ежу понятно. Не хочет рисковать. Хорошо хоть разговаривает как ни в чём не бывало и не злорадствует. Это было бы так стыдно – если бы он стал надо мной смеяться, потому что впервые я понимаю, каким уязвимым ты становишься, когда открываешься другому человеку, и как легко сделать тебе больно, как легко уничтожить, растоптать и даже не понять, что ты наделал.

- Ты заметила? Они всей командой ночевали на улице, там груда неубранных сдутых матрасов и мешков. Поняла, что это значит?

- Не поняла.

Да и не до этого мне. Меня поглощает вселенская скорбь одиночества, мне не до наблюдений, где проклятые вольнодумцы, заставившие Парфена от меня отвернуться, ночуют. Пусть хоть в уборной, складированные штабелями! Плевать! Что же мне делать?

- Значит, в палатке места для сна нет. Значит, это место занято чем-то другим, более важным, тем, что нужно прятать от посторонних глаз. Значит, в палатке расположено что-то другое. Понимаешь? Знаешь, что там внутри?

Я несколько раз шевельнула губами и только потом выдавила:

- Нет.

- Там наверняка катер!

- Какой катер?

- Планетарный!

Боже, он в таком восторге, будто его сообщение о катере должно напрочь убрать мою скорбь и взамен обрадовать сильнее некуда. И, правда, неважно, что тебя ни с того, ни с сего бросают посреди леса, какой-то ободранный катер в лагере вольнодумцев, до которых мне нет никакого дела, конечно, же, важнее. Видимо, расставание только для меня трагедия. Видимо, это только я привязалась к нему, а для Парфена всегда была обузой, вроде чемодана, которой проще тащить, чем бросить без причины. И вот она – долгожданная причина. Может, ни малейшей привязанности он ко мне не испытывал, это всё мои фантазии. Ведь существует же невзаимная любовь? Да её просто пруд пруди сколько! И только сейчас я вдруг поняла, какое это страшное наказание - гореть и томиться в одиночестве, ненужной, на глазах ничего не понимающего, равнодушного соседа, а не партнера. Друга, а не любимого.

За что мне такое наказание?

- Они спрятали катер, Айя. Они прилетели не играть. Они поймают наследника – и улетят, а потом потребуют за него выкуп. Я знаком с Тарлонгом, он так действует и не станет менять привычек из-за какой-то игры. Айка…

И такое придыхание в моём имени… Я подняла глаза, недоверчиво смотря на него.

Шагнув вперед, Парфен поднял руки и уверенно положил мне на плечи. Я замерла.

- Я вернусь к лагерю, дождусь, пока они отправятся за наследником, и проверю, что они прячут. Если катер, а я голову даю на отсечение, что там катер, то придётся ждать, пока они предпримут нечто конкретное. К Белку им не подобраться, но наверняка они что-то задумали, иначе не сунулись бы на игру. В общем, неизвестно, что будет. А тебе нужно спрятаться, держаться чем дальше, тем лучше.

Я молча смотрела на него, и улыбка постепенно утекала с его лица, испарялась, а глаза заволакивались, бледнели, будто цвет отступал вглубь, прятался вместе с разумом, оставляя пустую оболочку. Никогда такого у людей не видела. Вначале я думала, что мне может мерещиться, но нет же, это действительно происходит и явно особенность кисейской расы. Может, они разум теряют, ну как… оборотни, к примеру? Превращаются в животных. Потому что эта странная маска самоконтроля, заменяющего разум, никак не похожа на разумное действие, а, скорее, на инстинкт.

- Она специально это делала, - неожиданно сказал Парфен, с трудом шевеля застывшими губами. Потом зажмурился и потряс головой, а когда открыл глаза, уже был прежним Парфеном с прежним, спокойным и мирным взглядом.

Я сосредоточилась на его словах.

- Кто и что?

- Лиана. Подружка Злодея. Она специально мне глазки строила.

Дыхание перехватило, но я почему-то не покраснела.

- Зачем?

- Она видела, как ты на меня смотришь, - улыбка снова затронула его губы. – Все видели, как ты на меня смотришь. Я это постоянно вижу.

Надо же, как жутко-то. Жутко, что он сейчас сделает что-то такое, что полностью меня раздавит. Тут и стараться-то особо не нужно, я далеко от дома, совсем одна, выжатая переживаниями о родителях, ни бельмеса не смыслящая в расах и различиях, со своими личными тараканами, единственными моими верными спутниками.

Я молчала, ожидая продолжения. Ожидая его слов, любых, только бы определенных. Самое худшее в таких ситуациях - не знать, что тебя ждет.

Он не пошевелился, будто точно знал, что нужно вести себя очень осторожно. Будто знал, что любое случайное движение может напугать или заставить выдумать свой не озвученный ответ.