Алина Углицкая - Любовь как преступление. Книга 1 (СИ)

Страх перед смертью и холодный океан стали отличным средством борьбы с собственной сутью. Вторая волна боли и жара схлынула, едва начавшись. Но сейчас, когда я лежала в относительной безопасности и тепле, меня вновь начало потряхивать.

Сначала по коже словно огоньки пробежались — мелкие и колючие, потом, от кончиков пальцев в направлении сердца медленно, но неумолимо, начало разливаться тепло. Оно заполняло меня изнутри, усиливалось, обещая превратиться в гудящее пламя.

Я сжалась. Боль усилилась, выжимая слезы из глаз.

Глубоко вздохнула, постаралась расслабиться. Это было нелегко, но я старалась и заметила странную закономерность: чем больше я расслабляла мышцы, чем глубже и размереннее становилось мое дыхание, тем менее острой становилась боль. Как будто некая сила пыталась сродниться со мной, войти в мою плоть и кровь, а я мешала своим сопротивлением.

Я не знала, что это, я боялась его и не хотела, но когда я впустила это, обжигающая боль вдруг обернулась ласковым теплом, приятно греющим меня изнутри и снаружи.

Я открыла глаза и недоуменно уставилась на свои руки и ноги. Все открытые участки кожи окружал ровный, едва заметный светящийся ореол бледно-золотистого цвета с красноватым отливом. Я словно плыла в теплом ласковом облаке, наполненном солнечным светом. Это было прекрасно!

Где-то на задворках мелькнула мысль: у даханнов на фрегате было серебристое свечение! Мелькнула — и пропала.

Корабль швыряло, будто щепку. Вскоре лежать стало невозможно: качка усилилась, тяжелые волны одна за другой били в корму, натужно стонали шпангоуты. Бриг бросало то вверх, так что его бушприт задирался в небо, то вниз — и тогда у меня внутри все сжималось от страха. Вещи со стола капитана давно валялись по всей каюте, хорошо еще, что дверцы шкафов закрывались на шпингалеты, а книги на полках были тщательно укреплены. Чего не скажешь обо мне.

Выдержать здесь, в этом заточении, стало просто невозможно! Когда меня в очередной раз швырнуло на пол, я явственно услышала треск и похолодела.

В разбитое окно каюты, швыряя мне в лицо осколки стекла, ударила ледяная волна. Я едва успела прикрыть голову руками. Морская вода беспрепятственно хлынула в каюту, но тут корабль вновь взлетел на гребне волны, и вода ушла, оставляя после себя холодные лужи и жгуты бурых водорослей.

За окном бушевала стихия, гроза была такой, что видимость практически исчезла. Черное небо, пронзаемое яркими молниями, черные волны, вздымающиеся к самому небу — и посреди этого безумства маленький кораблик с одной глупой эйриной на борту!

Вот вспыхнули сразу три, нет, четыре молнии! В их ярком свете я увидела, как по вантам на бизань-мачту лезут несколько человек. Все паруса уже убрали, оставался только один, самый большой.

Корабль качнуло, он накренился, и я едва не закричала: тот, кто первым добрался до верхней реи, сейчас висел вниз головой, запутавшись в вантах.

Еще рывок — и он исчез, смытый огромной волной, захлестнувшей корабль!

Последний парус не зарифили. Он болтался огромным черным полотнищем, и ветер мотал корабль из стороны в сторону, будто вредный ребенок, трясущий свою погремушку.

Бриг швырнуло на левый борт, он накренился, черпая воду. Не удержавшись на ногах, я покатилась по мокрому полу, ранясь об осколки стекла и острые углы. Над моей головой вместо потолка оказалась стена каюты. В разбитое окно хлынула ледяная вода.

Это был конец! Если корабль не выпрямится, мы все пойдем ко дну! Кто-то должен был залезть на бизань мачту и перерезать снасти, удерживающие парус. Но это было сродни самоубийству!

Всю жизнь прожив рядом с морем, я не могла представить себе и десятой доли того мужества, которое оно требует от своих детей. Стоять там, на верхней палубе, где хлещет ливень и бьют смертельные волны, из последних сил держаться за реи и ванты — и при этом знать, что любой миг может стать для тебя последним — и все равно, твердой рукой вести этот корабль вперед, туда, где над кромкой горизонта виден край голубого неба, туда, где кончается буря! Я могла лишь восхищаться этими отважными моряками, пусть они и были пиратами.

Я лежала в углу между полом и стеной, окно каюты темнело почти над головой. Крен был градусов сорок, не меньше. Гигантские молнии пронзали черное небо.

Руки, изрезанные стеклом, странно защипало, будто кто плеснул на раны крепкий алкоголь. В свете молний я поднесла ладони к глазам и не сдержала изумленный крик: кровоточащие ранки затягивались прямо на глазах! Только вот кровь… моя кровь стала странного бурого цвета: такой получается, если в красную краску добавить синьку. И это золотистое сияние, оно то вспыхивало, то гасло, и я поняла, что его интенсивность зависит от степени моего волнения. Это плохо. Держать себя в руках я всегда не умела…

Оставаться в каюте становилось слишком опасно. Дверь закрыта, но окна не слишком высоко от палубы. Можно попробовать. Я поползла на коленях, нащупала при свете молний край оконной рамы. Завернув руку в мокрый плащ, выбила остатки стекла и ужом скользнула в пустоту.

Матросы сновали по палубе, держась за тросы, натянутые вдоль фальшборта. Корабль заваливался на бок, оставшийся парус не давал ему выпрямиться, а между тем, крен становился все больше и больше. Еще чуть-чуть — и из воды покажется киль. Если это случится, нас уже ничто не спасет.

Я машинально взглянула на мачты и обомлела. Кто-то лез на бизань с абордажной саблей в зубах. Я напрягла зрение. Внизу матросы рубили шкоты кто чем мог. Отчаянный смельчак собирался срезать парус с верхней реи.

Вспыхнула молния. Осветила мужскую фигуру, ловко перемещавшуюся по вантам. Это был сам капитан! Мое сердце замерло, пропустив удар.

Он пират, убийца, преступник! Но я испугалась за его жизнь.

Казалось, сама стихия вступила в схватку с отчаянным безумцем. Штормовой ветер бил прямо в лицо, ледяные волны взлетали до самого клотика, а снасти трепались так, что мужская фигура, повисшая над бездной, то и дело ударялась о мачту. И все же, медленно, но упорно, капитан продолжал лезть вперед.

Я следила за ним, затаив дыхание. Мое сердце пропускало удар, стоило мужчине остановиться, и пускалось вскачь, когда он переползал на следующую выблёнку, подбираясь все ближе к гафелю.

Наконец, капитан сумел достичь верхней шкаторины. Взяв саблю в левую руку, а правой держась за ванты, он потянулся, пытаясь перерезать оснастку. Изловчившись, перерубил крепления, и парус огромной черной птицей унесло ветром.

С натужным стоном бриг медленно начал выпрямляться. Такелаж, съехавший на левый борт, теперь неумолимо возвращался обратно, скользя по мокрой палубе.

Уцепившись за опускающийся фальшборт, я чувствовала себя, как на адских качелях. Мой взгляд не отрывался от того, кто только что спас наши жизни. Но вдруг, мужская фигура на мачте развернулась, будто что-то почуяв, и меня прошил обжигающий жар. Капитан смотрел мне прямо в глаза! Холодно и равнодушно.