Eve Aurton - Теряя себя

Лишь когда речь заходит обо мне, я позволяю себе посмотреть на Юджина, который, в свою очередь, разглядывает меня с видимым интересом, не с тем, каким обычно смотрят на меня мужчины, а с профессиональным, будто сейчас он оценивает мою стоимость. Он даже прищуривается, пальцем очерчивая окружность в воздухе и вынуждая меня растерянно обернуться вокруг своей оси. Затем подходит ближе и, обхватывая подбородок ладонью, внимательно разглядывает лицо, поворачивая мою голову туда-сюда. Несколько секунд смотрит прямо в глаза, словно прощупывая душу и заставляя меня почувствовать себя уязвимой.

— Знаешь, когда она надоест тебе, продай ее мне. Я смогу удвоить цену и перепродать ее с выгодой, — наконец отступив назад, подытоживает он, а потом зависает взглядом на моих бедрах, смущая этим еще больше. Не знаю, куда деться от такого откровенного рассматривания, поэтому делаю шаг чуть в сторону, прячась за Хозяина и вновь проклиная узкое платье. — L'âme pure a les plus belle yeux. C'est pourquoi tu as choisi lui? [20] L'âme pure a les plus belle yeux. C'est pourquoi tu as choisi lui? — фр. У чистой души самые красивые глаза. Поэтому ты ее выбрал?

— Je ne suis pas venu pour bavarder de la concubine. [21] Je ne suis pas venu pour bavarder de la concubine. - фр. Я пришел не для того, чтобы болтать от наложнице.

— Значит, я прав, — Юджин мило улыбается, отвлекаясь от меня и показывая рукой на широкий алый диван с низкой спинкой. Сам усаживается напротив, точно на такой же диван, весь усыпанный разномастными подушками, и пододвигает стеклянный столик с рассыпанным на нем белым порошком, стаканами и початой бутылкой виски ближе к нам. Рэми, расстегнув пуговицы пиджака, устраивается на предложенное место, а мне указывает взглядом на пол, молча приказывая сесть у его ног.

От унижения скулы покрываются алыми пятнами, но я послушно устраиваюсь на полу, подгибая по себя ноги и опираясь спиной о диван. Чувствуется легкая усталость, почти сгоревшая под напором этого места; какое-то волнение, наверняка вызванное буйством цвета; теперь уже приятная прохлада, остужающая до сих пор пылающие щеки. Не знаю, чем себя занять, поэтому не нахожу ничего лучше, чем разглядывать ворс на ковре — высокий и мягкий, он приятно щекочет руку, когда я провожу по нему ладонью.

— Слышал, у тебя проблемы, Дамиан. Поэтому ты здесь?

— Проблемы не у меня, а у нас.

— Брось, я не состою в Совете.

— Но являешься частью общества, тебе не может быть безразлична эта тема.

— Ты прав, друг, — Юджин склоняется над столиком, и я с любопытством наблюдаю за тем, как он берет короткую трубочку и вдыхает в себя порошок, затем прикрывая глаза и потирая пальцем под носом. Снежная пыль попадает на его черную рубашку, оседая на ней белыми пятнами, а Юджин тут же делает большой глоток виски, расслабленно откидываясь назад и, наконец, открывая глаза. Его взгляд, блестящий и проникновенный, задевает меня, Рэми, а потом концентрируется на потолке, отражаясь в зеркалах над нами эхом одурманенного сознания. — Чем я могу помочь тебе?

— Ты, как никто другой, находишься ближе всех к людям. Я хочу, чтобы ты прощупал их настроение. Видишь ли, в чем проблема, Вацлав.

— Твою мать, не напоминай мне об этом ублюдке, — Юджин морщится, внезапно группируюсь и скидывая с себя наркотическую нирвану. Он подается вперед, опираясь локтями о колени, и тыкает в Хозяина пальцем, шипя: — Он хочет лишить меня работы, знаю.

— Он настаивает на том, что к этому причастны люди, и мне нужны доказательства обратного, — напротив, поза Рэми остается совершенно расслабленной, еще больше подчеркивая импульсивность собеседника. Он сидит, закинув одну руку на спинку дивана, повернувшись чуть в сторону, второй рукой лениво отбивая ритм по своему бедру. Не принимает угощение, скорее всего, желая обсудить эту тему на ясную голову.

— Люди слишком трусливы и слабы, не верю. Их процентное соотношение, если я не ошибаюсь, не позволит им пойти против нас, если, конечно, они не подключат колонии, где о нас даже не знают. Работа по пропаганде была бы заметна, и эти глупышки, — показывая на меня пальцем, говорит Юджин, — не рвались бы за стену. Тем более, как показала история, за каждым восстанием кто-то стоит.

— Вот именно, Юджин. В том-то и дело. Я хочу знать, кто пытается скинуть меня.

— У тебя есть предположения?

— Да, — поворачиваю голову к Господину, совершенно нарушая правила и против воли вникая в их диалог. Постепенно его слова встают в логическую цепочку, и я могу сделать кое-какие выводы: насчет происходящего, насчет Сопротивления. Значит, Сопротивление людей было не результатом их отчаянной любви к свободе, а лишь манипулятивными действиями того, кто хотел скинуть Рэми с «престола». Всего лишь пешки, средство для достижения цели — устроить восстание и подорвать доверие к власти, показав ее беспомощность. После этих слов я вдруг понимаю, насколько мы жалкие, трусливые и слабые, и опускаю голову, обращая свое внимание на сцепленные пальцы. Не верю, не может быть, это ложь, им удобно так считать, чтобы не видеть в нас опасность, даже не рассматривать нас как достойных противников. — Но позволь мне не озвучивать, пока я не буду абсолютно уверен.

— Как знаешь, можешь положиться на меня, я все сделаю, — Юджин пожимает плечами, показывая на стол и приглашая Хозяина расслабиться. — Хочу показать тебе кое-что, думаю, тебе понравится, — один щелчок пальцев, и комнату наполняет спокойная ненавязчивая музыка, под которую, будто из неоткуда, выходят две девушки. Обе они чернокожие, высокие и грациозные, одетые лишь в полупрозрачные наряды, не скрывающие совершенства тела. При более внимательном осмотре я замечаю их поразительное сходство, с разницей лишь в том, что у одной короткая, под мальчика, стрижка, а у другой веселые кудряшки, обрамляющие миловидное лицо. Наблюдаю за ними, за тем, как они плавно подходят ближе и, кокетливо улыбаясь, встают возле нас, ожидая приказа. А в это время Рэми склоняет голову чуть вбок, пристально разглядывая «угощение», и хлопает по колену ладонью, приказывая одной из них подойти ближе. Та, что с милыми кудряшками, покорно опускается перед ним на колени и вынуждает меня пододвинуться, дабы не мешать их маленькой вакханалии, в которой я совершенно лишняя, ненужная и неуместная. Я чувствую себя настолько неловко, что начинаю испытывать злость на Господина, зачем-то притащившего меня с собой. В конце концов, он мог бы оставить меня в машине или вообще отправить домой.

— Отвлекись, Дамиан. Расслабься, нет таких проблем, с которыми мы бы не могли справиться, — Юджин вновь улыбается, на этот раз искренней мальчишеской улыбкой, никак не вяжущейся с его образом, его занятиям, его словами. Предполагаю, что обратившись в раннем возрасте, он навсегда завис в подростковой внешности, на самом деле имея многовековую мудрость. Есть в нем что-то чистое и настоящее, не тронутое грязью притворства и лицемерия. Он не может не нравится.