Теряя себя (СИ)

Поджимаю губы, наблюдая за тем, как челюсть Аруша начинает выворачиваться и, кажется, вот-вот сломается, вырвется с корнем, оставив после себя окровавленное мясо, но Рэми предупреждает это и подхватывает Аруша за шею, с искаженным от злости лицом запуская руку в его грудь. Противное хлюпанье рождается внутри Болмана, он страшно пучит глаза, хватаясь за запястье хозяина, и, как только Рэми вырывает из его груди сжатый кулак, затихает, тяжело повисая в руках палача.

Мертвое тело с глухим стуком падает на пол, и Господин, прежде чем повернуться к толпе, бросает на меня быстрый взгляд, словно этой расправой извиняясь передо мной за то, что потерял контроль над ситуацией и позволил Арушу обмануть себя. Застываю, глядя в лицо мертвого Болмана, и не вижу больше ничего, кроме его вытаращенных глаз и развороченной челюсти. Не вижу, как Хозяин бросает окровавленный сгусток мышц в центр зала, как угрожающе смотрит на притихших вампиров, ставших свидетелями показательной казни, как хладнокровно проходит мимо окровавленного трупа и садится на свое место, одним лишь взглядом вызывая в своих подданных покорный страх.

Наверное, я единственная в этом зале, кто не боится его, и не потому что я отличаюсь феноменальной смелостью, а потому что сейчас, именно в этот момент, мне абсолютно все равно. Восприятие действительности вновь искажается, и происходящее кажется мне сном, одним из тех, что я видела в подвале и не могла отличить от правды. Могу поспорить, если я открою глаза, то вновь окажусь там, в полном одиночестве и колючем холоде, но сколько я не стараюсь очнуться, ничего не помогает, и я вновь и вновь натыкаюсь на убитого Аруша, смотрящего на мир вокруг стеклянными глазами.

Сердце в груди бьется на удивление спокойно, и я запрокидываю голову, расфокусированным взглядом впиваясь в качающийся надо мной потолок. Хочется спать, хочется оказаться в невесомости и забыть все, что когда-либо со мной происходило. Начиная с самого рождения и заканчивая этим моментом.

Плавая в укачивающей зыбкости, медленно подползаю к Господину и, не обращая внимания на окружающих, доверчиво прижимаюсь к его ногам, кладя голову на его колени и будто прося приласкать меня. Мои волосы мягкими волнами рассыпаются по его ногам, и я закрываю глаза, чувствуя холодные липкие пальцы, коснувшиеся скулы и поглаживающими движениями успокаивающие меня. И, пока вампиры покидают залу, тихий шепот Хозяина постепенно убаюкивает меня, отправляя в выдуманный им мир, где я наконец расслабляюсь и отпускаю разъедающие разум мысли.

Наверное, впервые за все это время я проваливаюсь в крепкий сон, который лишает меня возможности чувствовать ласку Господина, слышать его вкрадчиво мягкий голос, видеть его лицо, лишенное привычного равнодушия и строгости. Наверное, впервые я полностью отрекаюсь от воспоминаний и не позволяю ядовитым терзаниям нарушить иллюзию, возникшую под внушением сжалившегося надо мной Хозяина.

– Fais de beaux rêves, ma fille…*

Комментарий к Глава 18

– Fais de beaux rêves, ma fille. (фр. Сладких снов, моя девочка).

========== Глава 19 ==========

Я не хочу открывать глаза…

Не хочу расставаться с теплым и ярким сном, в котором нет ни жестокости, ни боли, ни отчаянья. Нет почерневших стен подвала, липкого холода, удушающего одиночества. Нет кровавых сцен, бездушных улыбок, мертвого равнодушия. Нет чужого мира, пустых обещаний, горьких разочарований – есть лишь знакомая лимонная комната, нежные объятия матери, заливистый смех сестры, прижатой к моей груди и пытающейся вырваться. Она упирается своими маленькими ладошками в мои плечи, желая убежать и спрятаться, и, чем больше она сопротивляется, тем крепче я прижимаю ее к себе, будто понимая, что это последнее наше свидание. Что стоит ее отпустить, как она исчезнет – навсегда, превратится в грустное воспоминание, останется за гранью реальности и больше не вернется.

Впрочем, как и мама. Как Элисон. Как Хелен.

Я не хочу открывать глаза. Может поэтому до последнего цепляюсь за ускользающие образы и крепко жмурюсь, умоляя свой разум чуть задержаться, дать мне возможность еще на несколько минут окунуться в тепло встречи с родными, увидеть грустный взгляд мамы и дерзкий Элисон. Почувствовать аромат шарлотки и запах детского крема, сладкий, с едва уловимой цветочной отдушкой.

Я не хочу открывать глаза, потому что до ужаса боюсь натолкнуться на мерзкие каменные стены, черную безнадежность и безумие, которому так и не нашла объяснение. И все же мне приходится это сделать, отпустить сон и, глубоко вдохнув, вынырнуть наверх, в проклятую действительность, где я совершенно теряюсь, наталкиваясь не на каменную кладку темницы, а на плечо Хозяина, в которое доверчиво уткнулась носом. Моя ладонь лежит на его руке, и, слегка сжав пальцы, я четко ощущаю твердость мышц, в силе которых даже не сомневаюсь. Разве не он с легкостью поднял Аруша над полом, а после, вырвав его сердце, бросил к моим ногам? Разве не он забрал жизнь Хелен? Разве не он превратил меня в ничто? Наверное, после всего произошедшего я должна его ненавидеть, испытывать отвращение и пытаться избавиться от его близости, но вместо этого напротив, не тороплюсь отодвинуться и, пользуясь моментом, с интересом рассматриваю его профиль. Скольжу усталым взглядом по его лбу, щеке, носу, чуть задерживаюсь на красивых губах, а затем останавливаюсь на длинных опущенных ресницах, скрывающих от меня холодный и безразличный мир, в котором я без борьбы утонула.

Глупая.

Слабая.

Дура.

– Ты долго спишь, – он говорит это, не открывая глаз, даже не двигаясь, а я все продолжаю изучать его, удивляясь тому, что сейчас я лежу в своей постели, в своей комнате, а не на тонком матрасе, брошенном на пол холодного подвала. Интересно, что заставило его проявить милосердие? Мой жалкий вид? Или безразличие, пропитавшее меня насквозь? Не убираю ладонь с его руки, пристально наблюдая за движением его губ, и не могу удержаться, чтобы не озвучить давно мучающие меня мысли:

– Вы убили Хелен.

– Да, – он говорит это совершенно спокойно, наконец открывая глаза и поворачивая голову в мою сторону. Сейчас он так близко, что стоит мне немного пододвинуться, как наши носы соприкоснутся, но я не шевелюсь, лишь поджимаю губы и вглядываюсь в наполненные мраком глаза, в которых не могу уловить ни одной эмоции. Наверное потому, что там я вижу свое отражение.

– Я стала причиной ее смерти и должна испытывать чувство вины, но я ничего не чувствую, не помню, словно это случилось не со мной, не в моей жизни, – для пущей убедительности мотаю головой, от непонимания едва не плача, потому что собственная беспомощность душит. – Моя сестра умерла. Моя подруга умерла. Моя мама в отчаянии, и я должна, слышите? – должна испытывать боль, но я ничего не чувствую, – сжимаю пальцы, крепко, пытаясь до него достучаться, вызвать хоть какой-то отклик, пусть даже если это будет банальная жалость. – И я должна вас ненавидеть, – говорю это постепенно затихающим голосом, как будто подводя итоги всего произошедшего и указывая на главную причину своих бед. – Но даже ненависти я не чувствую. Что со мной? Я просто хочу знать, Господин, – пожимаю плечом и срываюсь, позволяя слезам скопиться в уголках глаз. Еще сильнее обхватываю его предплечье пальцами и утыкаюсь носом в плечо, больше не желая видеть своего отражения. Лучше бы я не просыпалась, осталась там, в теплом и родном сне. – Почему?