Теряя себя (СИ)

Очередной толчок – протяжный стон – движение навстречу. Наслаждение через боль, боль, порождающая оргазм. Оргазм такой силы, что я хватаю ртом воздух, отчаянно насаживаясь на его член и обессиленно оседая на кровать. Меня бьет крупная дрожь и становится страшно – слишком сильно пережитое удовольствие, чтобы я могла с ним совладать. Оно отдается тягучими отголосками, пока Рэми делает заключительные толчки, и разливается горячей усталостью, полностью лишая меня сил. Тяжело дышу, ощущая, как Господин покидает мое тело, и ложусь на живот, вытягивая ноги и прижимаясь щекой к подушке. Перед глазами плывет реальность, и на сухих губах появляется блаженная улыбка.

Все же это стоило того.

– Все хорошо?

Более чем… Хватает сил только на то, чтобы кивнуть. Рэми тоже тяжело дышит, но, по крайней мере, находит в себе силы, чтобы встать и уйти в ванную, где приводит себя в порядок и выходит уже совершенно другим: не усталым и меланхоличным, а сытым и довольным. Я вижу это по его блестящим глазам, ленивой поступи, неторопливым движениям, когда он полуложится рядом и, прислонившись корпусом к спинке кровати, начинает перебирать мои волосы.

– У тебя красивые волосы, Джил.

То же самое он говорил при нашем первом знакомстве – воспоминание об этом некстати всплывает в памяти, вновь вызывая проклятую тоску, которая прочно прилипла ко мне сегодня. Всему виной Адель и ее визит. Глупости… всего лишь нелепые шутки проснувшейся интуиции. Все будет хорошо. Будет-будет-будет. Ведь Господин уже стал мягче, я просто надеюсь, что это не влияние момента, и всем сердцем хочу сохранить в памяти этот вечер, когда он был так ласков и открыт.

– Ты можешь идти.

А ведь я даже не знаю, как пошевелиться от измотавшей меня неги. Едва поднимаюсь на колени, на секунду пересекаясь взглядом с Рэми, смотрящим на меня с довольным блеском, словно он выиграл очередную партию. Выиграл, признаю.

– И еще, – бросает он небрежно, когда я уже встаю на ноги и поднимаю брошенное на пол платье, – будь готова к восьми.

Ошарашенно застываю, не до конца доверяя его словам, а Господин, будто не замечая моей реакции, сползает ниже и, накрываясь одеялом, поясняет:

– В нашем распоряжении день. Туда-обратно, так что не надейся на большее.

***

Уснуть после такой новости даже не пытаюсь, то и дело вскакивая с кровати и подходя к настенным часам, чтобы посмотреть время. Кажется, что стрелки практически не двигаются, и время замирает, словно издеваясь надо мной и проверяя, выдержу ли я эту пытку или сгорю в агонии, которая к утру становится практически невыносимой. Она вынуждает меня начать приготовления еще в четыре, а к шести на цыпочках выйти в коридор и с надеждой подкрасться к дверям хозяйской спальни, откуда не слышится ни одного шороха. Разочарованно выдыхаю, но уже не возвращаюсь обратно – мне не выдержать давления стен, не справиться с тихим тиканьем стрелок, не надышаться радостью, которая, по мере того, как проходят минуты, все больше наполняет меня, потому что встреча с мамой так близко, еще чуть-чуть, всего несколько часов, миль, миров.

Сажусь на пол, напротив двери, и прислоняюсь спиной к стене, обхватывая колени и прижимая их к груди. Безотрывно смотрю на поверхность из темного дерева, прислушиваясь к звукам, и не чувствую усталости, только постепенно нарастающую эйфорию, от которой хочется улыбаться, улыбаться и улыбаться. Обнять весь мир и танцевать. И плевать, что сегодня до ужаса хмурый день; плевать, что где-то на дне души отложился осадок вчерашней печали; плевать, что у меня есть всего лишь день на встречу с мамой, главное, что он у меня вообще есть, ведь Рэми мог никогда не подарить этого шанса.

– Ты хотя бы спала? – недовольно бурчит Рэми, резко открывая дверь и наталкиваясь на меня, словно преданный пес сторожащую его спальню. Поджимаю губы, пытаясь спрятать улыбку, и киваю, рассматривая его педантично подобранный образ. Сегодня он выбрал белую рубашку без галстука, с небрежно расстегнутой верхней пуговицей, темно-синюю жилетку и чуть приталенный пиджак, в тон им брюки, отлично сидящие на его подтянутой заднице, а от начищенных до блеска ботинок можно ослепнуть. Наверное, в Изоляции он будет бросаться в глаза своим богатым лоском и привлечет к себе излишнее внимание. Хуже этого может быть только мой жалкий на его фоне вид. – Врешь, Джиллиан.

Хозяин как ни в чем не бывало проходит мимо, оставляя после себя шлейф стойкого аромата, а я подрываюсь с места, чуть ли не светясь от счастья и все-таки позволяя себе широко улыбнуться. Разве это плохо? Улыбаться? После всего, что я пережила, перетерпела, с чем справилась. После боли, слез, разочарований, страха. Слетаю с лестницы вслед за ним, умудряясь почти нагнать его и по неосторожности впечатываясь в его спину. Вжимаю голову в плечи и смотрю на него с щенячьей преданностью, когда он разворачивается и смеряет меня строгим взглядом.

– Простите.

– L’enfant en fait***, – только и кидает он, проходя в кабинет и усаживаясь за стол. Он открывает выдвижной шкафчик, доставая оттуда деньги и ключи, а я в это время мнусь в нескольких шагах от него, со счастливой улыбкой рассматривая улицу, видимую в незашторенном окне. Нет, и все-таки сегодня прекрасный день, даже тяжелое небо, нависшее над землей и грозящее разразиться надоевшим уже снегом, не портит моего настроения, и я продолжаю улыбаться, подходя ближе к окну и вставая к нему в пол-оборота.

Наверное, этого хватает.

Тем, кто решил убить во мне счастье, разлучить с надеждой, лишить меня жизни.

Не понимаю, что происходит, чувствуя внезапную жалящую боль в груди и, будто столкнутая с высокого моста порывом ветра, падаю на пол. Мне практически не страшно, потому что осознание произошедшего теряется в застывших секундах реальности, оседает в шокированном взгляде Рэми, впитывается в постепенно вытекающую из меня жизнь, которую я так и не прожила. Не до конца, не до самого.

Мне не страшно, только больно дышать, и я впиваюсь ногтями в ворс ковра подо мной, пытаясь сделать вдох и производя громкий свистящий звук. Кровь скапливается в горле, и я захлебываюсь ею ровно до тех пор, пока пришедший на помощь Господин не приподнимает мою голову, обеспокоенно вглядываясь в мои глаза и свободной рукой зажимая рану, из которой не переставая сочится кровь. Платье на груди намокает, и среди агонии, непонимания и обреченности, я ощущаю, как оно липнет к телу, практически вмерзая в кожу.

Я уже не увижу маму, так ведь?

Судорожно цепляюсь за воротничок рубашки нависшего надо мной Рэми и думаю о том, что он, наверное, будет в ярости, ведь я все-таки ухожу, пусть и не по своей воле.

– Джиллиан! – его голос почти не слышен, я понимаю, что он кричит только по движению губ, по искаженному от злости лицу, по напряженным скулам, когда он сводит челюсти и смотрит на меня с растерянным непониманием. Я не играю роль, мой Господин, и, если честно, я до смешного плохая актриса, вот только теперь меня это мало волнует. Перевожу взгляд в потолок, ощущая, как разъедающая агония отступает, и разжимаю пальцы, оставляя на белой рубашке Господина отвратительно алые пятна.