Юлия Цыпленкова - Тонкий лёд (СИ)

— Ох, Арис, — тихо всхлипнула я и все-таки открыла книгу.

Однако вникнуть в содержание мне не удалось, и я оставила всякие попытки углубиться в чтение. Посидев еще несколько минут в обнимку с книгой, я не выдержала. Мне вдруг показалось, если еще хоть немного останусь одна, то непременно сойду с ума. Бережно вернув книгу на место, я вышла из спальни, мгновение раздумывала и уверенно покинула покои.

— Скажите седлать Золотце, — велела я лакею, призванному мной. — Я хочу проехаться до поместья Берлуэн.

— Скоро стемнеет, ваше сиятельство, — предостерег меня мужчина.

— Я недолго, только поговорю немножечко и сразу назад, — улыбнулась я.

— Может, лучше карету…

— Золотце, — отчеканила я.

— Слушаюсь, — поклонился лакей и отправился выполнять мое приказание.

Наверное, мне сейчас следовало бы передвигаться в карете, но представить, что я вновь окажусь в закрытом пространстве наедине со своими мыслями, было невозможно.

— Я никуда не буду спешить, — шепотом пообещала я тому, кто сейчас жил внутри меня, погладила живот и позвала горничных.

Вскоре я уже выезжала из ворот поместья, вдыхая прохладный воздух полной грудью. Мороз еще легкий, но уже отчетливо ощущаемый, приятно холодил лицо, успокаивая нервы. Прикрыв глаза, я позволила себе помечтать, что скажет папенька, узнав, что вскоре станет дедушкой. Улыбка сама собой вернулась на уста, и я позволила своей кобылке немного прибавить в шаге. Времени у меня было совсем мало, и не следовало терять его на пустые мечты.

Я повернула и поехала по малоприметной тропе к родительскому поместью, изученной уже до малейшего кустика. Этот путь показал мне супруг, чтобы не тратить время на проезжую дорогу, где стояли указатели. Разбойников у нас поблизости не было, и особо бояться казалось нечего. Но в начале и в середине осени я скакала быстро, наслаждаясь бегом Золотца, сейчас же ехала почти шагом.

— Пожалуй, я не поеду сегодня к папеньке, — вслух решила я.

Но и вернуться я тоже не спешила. Направления я не сменила, но надумала отправиться не в поместье Берлуэн, а на могилу к маменьке. Она была лишена возможности быть рядом на моей свадьбы, так почему бы ей не стать первой, кто узнает о моем счастье? Погост, где стоял склеп семейства Берлуэн, находился гораздо ближе, чем родительский дом. К тому же там есть сторож, которого я хорошо знала, стало быть, и опасаться мне нечего.

Немного отклонившись в сторону, Золотце теперь двинулась в сторону погоста. Прикинув в голове, сколько я потрачу времени на дорогу и посещение склепа, выходило, что около часа, не больше. До сумерек должна была успеть вернуться. Вдохновившись этими размышлениями, я уже ни в чем не сомневалась. А к папеньке я смогу съездить завтра, возможно, вместе с его зятем, который уже будет знать о своем отцовстве. Я даже зажмурилась, представив, как должен быть счастлив Аристан, узнав, что, наконец, сможет взять на руки свое дитя.

Настроение несколько улучшилось, и к погосту я подъезжала без всякого опасения.

— Дядюшка Элиб, — позвала я, останавливая лошадь рядом с домиком кладбищенского сторожа. — Дядюшка Элиб, вы здесь?

— Кто это? — дверь сторожки приотворилась, и оттуда высунулась вечно всклокоченная седая голова.

— Это я, дядюшка Элиб, кроха Фло, — с улыбкой ответила я, вспоминая прозвище, которое дал мне пожилой мужчина, когда мы приходили навещать маменьку.

— Агнара Берлуэн! — воскликнул старик и вдруг осекся. — Ох, да какая же вы теперь кроха Фло, ваше сиятельство? Вы же теперь диара. Ох, Богиня. Какие же гости заехали ко мне!

Он заторопился мне навстречу, чтобы помочь спуститься с лошади. Руки сторожа оказались все еще сильными, несмотря на почтенный возраст. Дядюшка Элиб привязал Золотце к дереву молодой ольхи и низко склонился передо мной.

— Оставьте, дядюшка, — отмахнулась я со смешком. — Вам ли мне кланяться?

Сторож по доброте душевной ухаживал за склепом нашей семьи. Там покоилась не только маменька, но и несколько поколений рода Берлуэн, включая деда, обрекшего нас на нищету, и бабушки, разбиравшейся с его долгами. Впрочем, на мертвых не стоит злиться, и мы простили разорителя, оказывая ему те же почести, что и остальным.

— Зайдете погреться, ваше сиятельство? — спросил меня дядюшка Элиб.

— Непременно, но сначала схожу к маменьке, — ответила я.

— Я провожу вас, — сказал старик.

Я не стала возражать, и мы побрели вдоль могил людей простого сословия, прошли в ту часть кладбища, где стояли дворянские склепы, и сторож зазвенел ключами, отыскивая нужный. Вскоре тяжелая дверь распахнулась, и я вошла внутрь, тут же оказавшись в темноте.

— Минутку, ваше сиятельство, — Элиб зачиркал спичками, зажигая припрятанную масляную лампу. И когда разгорелся огонек, передал ее мне. — Я у дверей постою.

— Благодарю, — кивнула я и направилась к маменькиному саркофагу.

Простой каменный ящик был накрыт крышкой без всяких украшений, на них у нас не было денег. Папенька принес табличку, на которой была изображена скорбящая женщина, и Элиб прикрутил ее к крышке. «Хоть так», — сказал тогда родитель и сразу ушел. Только позже я поняла, отчего у него оказались красные глаза, когда мы нашли его с Арти за воротами кладбища. Папенькину боль мы чувствовали все, но он никогда не показывал нам своей слабости, повторяя, что маменька следит за нами, и мы должны показать ей, как умеем справляться с трудностями. И мы старались изо всех сил…

— Маменька, — полушепотом позвала я, конечно, не получив ответа. — Доброго упокоения вам, родная… — Я снова замолчала думая, что сказать покойной родительнице, наконец, улыбнулась и произнесла. — Я счастлива, маменька. Никогда не думала, что можно быть столь счастливой, что каждый новый вздох кажется благословением, потому что есть для кого его сделать… Я так виновата перед вами, родная моя. Раньше я чаще навещала вас… Наверное, счастье делает людей эгоистичней. Хочется бесконечно купаться в лучах, которые дарят глаза любимого человека, и совсем не хочется думать о грустном… О, нет, маменька, вы вовсе не заставляете меня грустить, мне только жаль, что вы не можете разделить со мной моего счастья. Но так хочется верить, что вы видите всех нас и радуетесь вместе с нами. Ох, родная, порой мне кажется, что за спиной моей распускаются большие белоснежные крылья. Помните, вы читали нам с Арти сказку о людях с крыльями? Вы говорили, что они страдали, и Богиня одарила их крыльями. Быть может, и мы уже испили нашу чашу горя, и Мать Покровительница решила благословить нас крыльями? А как же иначе, если я чувствую, что достаточно закрыть глаза, и я смогу устремиться в небо, дотронуться до облаков ладонями и почувствовать их невесомую нежность. Это такое волшебное чувство, родная, и подарил мне его мой возлюбленный супруг. Вы ведь тоже любили папеньку? Тогда вы понимаете меня. Порой мне кажется, что если он исчезнет, то исчезну и я, превращусь в серую пелену тоски, и ветер развеет меня, чтобы облегчить страдания… Ох, маменька, думала ли я когда-нибудь, что смогу любить так истово, всей душой, всем своим сердцем? Что мысли мои будут полниться лишь одним человеком, и его имя станет для меня слаще всякой музыки. Арис… Вы слышите, родная? Слышите то же, что и я? Аристан — такое сильное имя, и такое нежное в сокращении — Арис… Разве же можно уложить все мои чувства в простое невыразительное слово — любовь? О нет, и еще раз нет! Как жаль, что люди не придумали еще одного слова, которое смогло бы вместить в себя все, что таится в моем сердце.