Вероника Мелан - Путь Воина

Ошиблась. Ответом «убило»:

— Не наседка я тебе, заруби себе на носу! И в жопу иди со своими вопросами! Сама, все сама? Хотела все смочь сама? Вот и сиди «сама», а ко мне даже не лезь, малявка хренова!

Даже «хренова» звучало не так обидно, как «малявка».

А как все хорошо начиналось после того, как Мастер сказал свое веское «да»: шикарный зал, доброжелательная атмосфера, начищенное до блеска оружие на стенах, раскатанный под ногами золотистый коврик в письменах, комплект новой одежды. Ей выдали даже не один, а целых три.

— Думаешь, завтра же тебя возьмут на занятия и начнут показывать удары? Думаешь, начнут держать за ручку, пока ты учишься садиться на шпагат? Мечтай! Будешь перебирать зерна из мешков, носить воду, бегать вверх-вниз по лестницам в тысячу ступеней и падать по вечерам замертво с осознанием, что нихрена сегодня не изучила! Вот что будет дальше!

Когда Рим спрыгнула с койки — прямо со второго «этажа» на пол, — остервенело отыскала сигареты и вывалилась за дверь, Белинда осталась лежать, глядя на пересечение деревянных реек, сквозь которые над лицом провисал продавленный матрас, и думала о том, быстро ли просочится запах, если в него пернуть.

Ей в проводники выдали того, кто умел понятно изъясняться — невысокого парнишку-монаха — монаха «не воина», но «монаха-монаха». Созерцателя, коих Лин мысленно проименовала «медитателями». Такие днями что-то читали, слушали монотонные звуки поющих чаш, часами просиживали с закрытыми глазами, и постигали Вселенную, в отличие от воинов, не активно, а пассивно. Но зато и говорить, как она заметила, на «нормальном» языке умели лучше.

— Здесь столовая. Завтрак — девять, обед — час, ужин — шесть…

Шесть. Рановато. А до следующих девяти лапу сосать? Ладно, привыкнет.

Он, как робот-навигатор, с заранее запрограммированным маршрутом, водил ее по этажам и монотонно вещал:

— Здесь медитировать. Здесь комната для… восстанавливаться, — иногда подолгу вспоминал слова, переминался с ноги на ногу, светлел лицом, вспомнив нужное, бубнил дальше. — Столовая внизу. Это этаж для тренировки, это кельи, места отдыхать, библиотека…

Ей казалось, что она на экскурсии в необъятном дворце — залы, коридоры, лестницы и бесконечный монолог гида. Ее ни о чем не спрашивали, изредка взмахивали рукой — «посмотрите налево, посмотрите направо…»

Лин смотрела, но думала о другом.

«Будешь разбирать зерна, таскать воду, бегать вверх-вниз по ступеням…»

Может, это и хорошо, что не с места в карьер? Будет просиживать дни на кухне рядом с поваром — чистить картошку, лук, мыть полы, убирать туалеты. С позиции сегодняшнего дня, даже туалеты являлись лучшей перспективой, нежели нахождение с разъяренной Рим — Рим, которая совершенно не желала стать для Белинды наседкой.

Как будто кто-то просил.

И ладно. Даже если первые недели уйдут на подготовительную работу в виде развития усидчивости, она, так или иначе, продержится в монастыре месяц, а там будет видно. «Серебристый» ведь знал, что новичков не сразу учат отрабатывать удары, и, значит, не разочаруется тому, что Лин в его отсутствие даже не начала «быть Воином».

Плевать. Главное, она здесь, главное, решилась. Первый день всегда сложен.

Как и второй… как и третий.

О втором и третьем Лин старалась не думать.

— Здесь выходить во двор. Место для мусор. Тропа к воротам. Оттуда бегать по утрам…

Ну, «бегать по утрам» — это пока не для нее.

Прилежно отбыв «лекцию» о расположении местных достопримечательностей, Белинда вернулась в келью и сама того не ожидая, выдохнула с огромным облегчением, когда та оказалась пустой.

Ужин, как и прогнозировал монах-«навигатор», состоялся ровно в шесть. Но не в кухне, где Лин привыкла есть у поваров на виду, а в специально отведенном месте, отделенном перегородкой, — едальне.

Их было двенадцать — разновозрастных «парней» манолов — учеников-воинов. Постарше, помладше, повыше, пониже, с короткими волосами, с длинными, и все с типичным для местных обитателей разрезом глаз — узким. Кареглазые, жилистые, крепкие. Спокойные, но отстраненные.

Ее посадили между двумя помоложе: с волосами по плечи — справа, и с узким, но приятным лицом — слева. Рим — тринадцатый ученик — венчала стол в самом конце, и, слава Создателю, портить прием пищи Белинде своим недовольными видом не могла. Однако портить его и не приходилось — уже испортился .

И, вроде как, проблемы не было, но она была — большая и совершенно непонятная.

Дело в том, что за столом все молчали. Не просто молчали — сидели перед тарелками, наполненными едой, с закрытыми глазами — руки на поясе, лица просветленные — и не шевелились. И уже не первую минуту.

Белинда пребывала в ужасе. Она единственная таращилась за столом то на соседей, то на миски с лапшой и кусками мяса и совершенно не знала, что делать. Тоже сидеть? Закрыть глаза? Если так, то о чем думать? Ведь не просто же так сидят — ежу понятно, о чем-то думают . Начать есть? А не сочтут ли это моветоном? А если засмеют? А если наругаются? Что делать за этим пресловутым столом — что?

Раньше было проще: пришел и жрешь. И никто на тебя не косится. Доел, помыл миску в дальней раковине, поклонился повару, тот раздраженно махнул в ответ — мол, не стоит, — и свободен. А теперь? Вдруг монахи-воины вообще не едят ртами и вилками, как нормальные люди? Вдруг всю эту вкуснятину — макароны с соусом и жесткий хлеб — они едят мысленно? Например, высасывают из пищи энергию, насыщаются ей, а отходы в виде натуральных продуктов, выбрасывают в помойку? Хана ей, если так — «сосать» она не умеет.

И ведь никто не предупредил…

Шумный выдох вырвался из легких тогда, когда спустя очередную минуту тринадцать человек вдруг, как по команде, зашевелились — потянулись к столовым приборам, взялись за хлеб, придвинули к себе миски. Придвинула вожделенную посудину и Белинда.

За каких-то пару минут от нервозности она успела вспотеть, и теперь пот противно скатывался между лопатками под халатом.

Ели молча. Ни сплетен, ни шуток, ни обмена новостями. Каждый взглядом в своей тарелке — движения неспешны, размерены; рты тщательно пережевывают куски.

Во второй раз она почувствовала себя дурой, когда поняла, что уже — и это тогда, когда миски остальных еще оставались полными, — все съела. Нет, не так — смела. Сожрала. Да и кого винить, если с обеда ходила голодная? А макарон-то всего-ничего было — на пару вилок. И мяско вкусное, но… исчезательное. Даже хлеб умялся на «ура». И снова она сидит сычом, обводит полуголодным взглядом тех, кто, кажется, не осилив и половины, до отвала набил желудок — у соседа справа еще три куска говядины осталось, у того, что слева — почти все макароны целы, — и ведь не торопятся. Жуют себе чинно, будто безвылазно пируют третьи сутки подряд, компот потягивают, ягодки на дне стаканов крутят. А ей бы добавки…