Карен Монинг - Песнь лихорадки

Я посмотрела на танцпол и слабо улыбнулась, вспоминая, как танцевала с Лором, одетая в красное платье. Как Риодан смотрел на меня. Люди во многих мирах находили меня привлекательными, но его глаза говорили: Прекрасная по всем стандартам, в любом веке и в любом мире, женщина.

Когда я была ребенком, он казался огромным как сама жизнь, и даже теперь рядом с ним я чувствовала себя маленькой. Но я также чувствовала, что он, возможно, единственный, кто когда-либо по-настоящему меня понимал.

Танцор — с которым я провела последние несколько недель, работая над песней, отправляясь в безумно быстрые прогулки на мотоцикле, таская его по городу в режиме стоп-кадра — видел меня сквозь фильтр. Он полировал меня в тех местах, где я не сияла. Я любила это в нем.

Холодные ясные глаза Риодана не имели фильтров в интересующих меня местах. С ним я в них не нуждалась.

Сегодня я не собиралась заглядывать в Честер, но всякий раз, когда я за последние несколько недель проносилась мимо клуба по дороге обратно в аббатство, я ощущала непреодолимую нужду припарковать свой байк снаружи и войти внутрь, и я наконец осознала, что он опять использовал на мне какое-то заклинание.

Он был на такое способен. Так что сегодня, почувствовав это, я решила наехать на него по этому поводу. Сказать ему прекратить использовать на мне свои темные искусства и оставить меня в покое. Больше никаких заклинаний Дэни-иди-сюда. Я удивлялась, что он не выследил меня, как обычно, правда, я каждую ночь проводила у Танцора.

И не совсем спала. Каждую ночь, когда мы заканчивали на сегодня и возвращались в его пентхаус, я осторожно заходила с ним все дальше, упиваясь каждым новым ощущением. Танцор не давил на меня, отступая всякий раз, когда я этого хотела, и радуясь разделенным со мной интимным моментам. Эти несколько недель стали для меня экзотическими, наполненными глубокой, легкой дружбой, бóльшим количеством объятий, поцелуев и физической привязанности, чем я когда-либо знала, и чувством принадлежности. Вся эта привязанность запутывала мои мысли. Изменяла меня.

Ночи были невероятными — я растягивалась рядом с моим лучшим другом, который возбуждал меня своим гениальным мозгом и длинным стройным телом. Мы делали все, целовались, как будто вот-вот настанет конец света (а так и было) и ласкали друг друга пламенным желанием и молодыми, голодными телами. Но всякий раз, когда его рука скользила вниз, чтобы расстегнуть мои джинсы, я ловила ее и удерживала, начинала разговор, говорила с ним о чем угодно, пока он наконец не засыпал. Пока мои джинсы оставались на мне, я чувствовала себя в безопасности.

Затем я лежала рядом с ним, слушая, как он дышит, глядя в потолок и гадая, что же меня удерживает.

Я хотела, чтобы Танцор стал моим первым. И я хотела избавиться от того, что меня останавливало.

Я доверяла ему. Он не выдвигал требований. Никогда не спрашивал, куда я иду или когда вернусь. У него была своя жизнь и свои интересы, они полностью завладевали им, и мы шли раздельными путями, переживали отдельные приключения, но возвращались друг к другу и делились новыми частями себя самих, а потом мы переживали переключения вместе. Быть с ним — естественно и легко, как дышать. И мы столько научились друг у друга!

С того самого дня, когда я его нашла, я считала Танцора своим. Вот почему я была столь шокирована узнать, что все это время у него был свой мир, не включающий меня, с друзьями и девушками, которые влюблялись в него по уши.

Я любила его. Я не хотела, но любила, и менять это было слишком поздно, потому что как только мое сердце что-то испытывало, я не могла повернуть вспять. Это глюк в моей системе.

Я решила, что Риодан каким-то образом не дает мне пройти весь путь с Танцором. Не хочет, чтобы я потеряла девственность с кем-то, кто может умереть. Не то чтобы Риодан знал, что я девственница. Но это вполне хитроумно: типа «не позволять Дэни слишком заботиться о Танцоре, потому что когда он умрет, у нее может снести крышу, и она будет не такой продуктивной».

Добравшись до его офиса, я была так раздражена, думая о том, как он портит мне жизнь — снова — что ворвалась внутрь в режиме стоп-кадра, и мои вибрации в двадцать-с-чем-то-лет были куда более впечатляющими, чем в четырнадцать. Я могла не только поднять в воздух бумаги и растрепать волосы; на высоких скоростях я способна сотрясать стекло в стенах.

Весь его офис затрясся и задрожал, а я стояла там и смотрела на него из режима стоп-кадра. Затем он оказался в нем же рядом со мной, стоя совсем близко.

— Что? — потребовал он.

— В каком смысле «что»? — прорычала я.

— Ты так врываешься сюда только тогда, когда ты чем-то взбудоражена. Выкладывай, и покончим с этим. У меня есть дела.

— Например, бумажная работа? Как будто ты когда-то ей занимался. Это твоя татуировка меня притягивает, или ты сделал что-то еще? — я перешла сразу к делу.

— Притягивает как?

— Каждый чертов раз, когда я прохожу мимо твоего клуба, твое маленькое внушающее заклинание пытается затянуть меня внутрь. Сними это с меня, — он мгновенно вышел, и я последовала за ним в реальность с нормальной скоростью, затем ткнула пальцем в его грудь. — Если хочешь обсудить со мной что-то, напиши смс. Не используй против меня магию. Хватит с меня этих манипуляций.

Его серебристые глаза сверлили меня взглядом.

— Всякий раз, проходя мимо моего куба, ты хочешь зайти внутрь?

— Ты применил какое-то заклинание. Ты знаешь, как это работает.

Он слабо улыбнулся.

— Я не использовал против тебя никаких заклинаний.

Как только он это сказал, я знала, что он говорит правду. Я могу понять, когда он увиливает, как когда нет. Метод Риодана — не врать напрямую, а складывать слова в маленькие запутанные крендельки помутнения. Его ответ был слишком прямолинеен, чтобы содержать какие-то увертки.

Я стояла, мечтая просто стереть последние несколько моментов с доски моей жизни. Я только что выдала Риодану то, что я так часто и напряженно думала о нем, что решила, будто он меня приворожил. А у его серебристых глаз появилось то слабое самодовольное выражение, которое, возможно, никто кроме меня и не заметил бы.

Так или иначе, я собиралась выйти из этого с достоинством.

— Так твоя татуировка не имеет на меня никакого воздействия?

— Наоборот. Это мне она доставляет проблемы.

— Никаких заклинаний?

Он качнул головой влево, и это сияние самодовольства слегка замерцало.

Я шумно выдохнула и сказала:

— Значит, это потому что я не могу перестать об этом думать.

Он выжидающе выгнул бровь.

— Шазам, — пояснила я. — Всякий раз, приезжая сюда, я начинаю думать о нем. Ты сказал, что можешь мне помочь.

Эти последние несколько недель я заставляла себя отложить мысли о Шазаме в анабиоз, сосредотачиваясь на спасении мира и Танцоре, именно в таком порядке. Как я могла оправдать погоню за чем-то, чего я хотела просто потому, что мое сердце болело до такой степени, что меня едва не тошнило посреди ночи, когда мир затихал, а я беспокоилась о том, где Шазам, как он, плачет ли он в одиночестве — а в это время миллиарды людей могли погибнуть, если мы их не спасем? Как я могла оставить Танцора? Что, если он умрет, пока меня не будет?