Сумеречный Эльф - Я твой ужас и страх

Она видела его через полуопущенные ресницы, принимая сначала за очередной дурной сон, но в безлунные ночи он все отчетливее проступал среди привычных очертаний унылой комнаты, такой же серой, как и все, что окружало, как и сама хозяйка этого пристанища ничтожной боли. Да что она в сравнении с тем, что творилось по миру? Разве сумрачных видений надлежит бояться? С возрастом Валерия усвоила один важный постулат: монстров не существует, зато люди по-настоящему способны навредить. Опасаться стоит людей.

«Вернулся», — вздохнула Валерия, слыша, как хлопнула дверь. Значит, отец просто в очередной раз бродил по улицам, вероятно, по аллее небольшого парка возле проспекта. Он говорил, что так успокаивается, врал, конечно. Иначе бы хоть что-то изменил за все эти годы. Уже хотелось, чтобы однажды ушел и не вернулся, бросил их. Нет же, его как магнитом тянуло!

А дальше все по-старому: снова выплескивалась очередная обида матери, сливалась гулом пронзительных воплей. И где-то к часу ночи все стихало.

Валерия только сидела на кровати, обняв подушку, уставившись в пустоту. Делать ничего не хотелось, как и жить.

Конечно, в мире творились страшные вещи, люди сотнями гибли за смутные цели олигархов и прочее, и прочее… Но хоть бы кто избавил ее от этой личной катастрофы. Вырваться куда-то, съехать на другое жилье она почему-то тоже не могла, не хватало сил и средств, как она себе объясняла. А, может, ее толстыми цепями держал этот дом на тринадцатом этаже. Как и всех остальных участников этого беспрестанного бедлама, где пожар вспыхивал от малейшей искры, от неправильно положенной на стол ложки или неверно повешенного шланга в ванной. Тут же находилась тысяча причин для очередного скандала, для припоминания всего, что было и не было совершено.

Валерия жила в вечной тревоге, какой и чей поступок снова окажется опасным рычагом да спусковым крючком. Для кого из них, из ее самых родных людей. В детстве они еще делили ее, требовали встать на чью-то сторону. Она плакала, терялась, постепенно учась уходить от их вечных во многом беспочвенных конфликтов. Сначала она искреннее переживала, просила перестать. Но с возрастом ей овладевал некий измученный цинизм, она даже делала ставки, кто из них на этот раз первым замолчит, уйдет в глухую обиду. Ох, как они умели обижаться! Потом через неопределенное время как будто извинялись друг перед другом, непостижимым образом продолжали вместе существовать в промежутках между поданными заявлениями на развод. Угрозы, обещания, добрые намерения — ничто из этого не является настоящим действием. Ничто не избавляло от тления.

«Это не брак, а гангрена», — заключила для себя Валерия. Она ненавидела уже весь свет, все это подгнивающее существование, ненавидела и себя как плод этой не-любви. И тоже не видела никакого избавления, никакого будущего.

Снова все стихло в ночи, только зимний ветер гудел из приоткрытого окна. Валерия отсчитывала секунды, просто так, чтобы успокоиться. Хоть она и говорила себе, будто давно уже абстрагировалась от всей этой канители, но каждый раз, каждая ссора прошивала ее острым ознобом, лишая сна. Ноги холодели, подкашивались от страха. Да, она жила в вечной тревоге, и то ли поддерживала, то ли добивала исступленная слабая надежда вернуться домой к спокойной обстановке. Каждый день она приходила с работы, открывая дверь, точно за ней ждало поле брани — каждый день она не ведала, как ее встретят, что случится. Для какой уж мечты здесь останется место! Ощипана реальностью, все перья пошли на крылья для разбившихся «икаров».

Валерия заставила себя натянуть пижаму, хотя тело одеревенело. Снова и снова девушка корила себя за то, что все еще так остро реагирует. «А как надо? — взрывался протест. — Как, чтоб вас всех, надо реагировать, если постоянно изводят друг друга самые родные люди? Заставляют выбрать, кто из них лучше… Оба «хороши», но я обоих люблю одинаково! Все равно! И после стольких лет! Не получается иначе».

Валерия плотно закуталась в одеяло, все так же обнимая подушку, до этого закрыв окно. Стеклопакет с чавканьем затворился, перекрыв отдаленный гул запоздалых машин, сквозняк иссяк. Теплее не становилось в прогорклой от темноты комнате.

Она слабо понимала, спит или бодрствует, в детстве ей порой и вовсе чудилось, будто она умеет спать с открытыми глазами. И именно тогда приходили странные пугающие видения, она не рассказывала о них маме, та все мерила слишком рационально. Себя только не оценивала по четким критериями рассудка. Не проявляла она сочувствия и понимания и к мелким девчачьим секретам, по ее мнению все только мешало учиться. А что думал на этот счет отец — непонятно. Они оба вроде бы желали ей добра, хотели сделать безупречной. Только что же так больно-то от такой горячей заботы?

Когда в пятнадцать лет одноклассник разбил ей сердце безответностью любви, родители только сказали: «И правильно, сейчас на это нет времени, ты должна учиться». Все правильно, все верно. Так надо, даже если с тех пор вместо трепещущего органа, распаляющего противоречивые чувства, в груди бился отчетливый механизм, размеренный метроном.

Впрочем, ее проблемы — ничтожны в сравнении со всем миром, так всегда говорили родители, когда она просила понимания и поддержки. В этом они и находили способ ободрить: приравнять всю ее жизнь к песчинке среди волн, ничтожному фрагменту мирозданья с надуманными бедами. Она и сама в это поверила вскоре.

Она не существовала, она — всего лишь неразличимое колечко дыма над заводской трубой в общем облаке. Порой ей казалось, что она невидимка, незаметный фантом, через который легко проходят люди, словно через воздух.

Они в нее не верили, поэтому она растворялась для них. Все ее достижения воспринимались как должное, зато за неудачи ругали, потому она научилась только переживать за промахи, но не радоваться победам. Лишь тень… Для чего тогда жить?

И от этих вопросов являлся незваный гость, сотканный из мрака и убитых мечтаний…

Валерия куснула губы, почти не замечая, как мрак в ее комнате переливался новыми оттенками. Она равнодушно рассматривала, как от стены отделился черный силуэт, как воздух наполнился незримыми частицами, точно песком. Но дышать вроде не мешал, только сдавил еще более пронзительным холодом, почти парализовал.

Это мерзкое чувство!

Оно возникало каждый раз после ссор родителей, перед экзаменами. Ничтожно в масштабах Вселенной, лишь невыносимо в рамках собственного тела.

Руки дрожали, а желудок стягивался узлом, отчего терялась ориентация в пространстве и времени. Может, она заснула и видела снова череду своих кошмаров. Что ж… Никакого смысла, никакой надежды на изменение: в реальности даже хуже, в кошмарах от ее воли всегда зависело ничтожно мало, а в жизни еще изволь выбирать, чтобы потом оказаться неправой.