Ксюша Ангел - Трудный ребенок

Она потеряла все. Прошлая жизнь захлопнула дверь за ее спиной, и остались лишь воспоминания — безжизненные, полупрозрачные тени, которые нельзя ухватить, потрогать, прижаться.

А потом мы шли, спотыкаясь, в дом, упали где-то в районе крыльца и почему-то смеялись. И она сказала одно слово:

– Спасибо.

И она, и я знали, что не нужно в таких случаях благодарить, но это было единственное, что она вообще сказала за тот день. Я была рада и тому.

Она оправилась, бесспорно. Но не забыла. Такое не забывается.

– Я надеть ее хотела вообще-то, – обиженно произнесла Рита в пустоту, возвращая меня в реальность.

– Ради кого наряжаешься, сестренка? – лукаво спросил Глеб, ловко обходя ее и спускаясь с тяжелыми сумками вниз. – Охотники вряд ли оценят.

При виде друга я невольно расплылась в улыбке. Казалось, он единственный, кого никак не заботило изгнание. Он был здесь, как рыба в воде.

Его дом.

Я думала, нам с Глебом будет сложно, особенно если учитывать прошлое. Но проблема неожиданно резко сошла на «нет», сдулась и схлопнулась, будто ее и не было никогда. А в марте я застукала Глеба и Катю Горину на кухне, целующихся за холодильником. Романтике и война не помеха.

Но я была рада. Одной проблемой меньше, а их у меня слишком много, чтобы заниматься исследованиями каждой.

Моя сумка была давно внизу. В багажнике серого «Форда» под грудой других вещей. Я курила и расслабленно пялилась в окно.

Прощалась с домом.

Мне кажется, у каждого жилища есть душа. Красивая женщина, привыкшая к вниманию и роскоши, одевающаяся в шелка и меха — особняк атли, стоящий обособленно на моей оценочной доске домов, в которых я бывала. К надменной женщине сиротливо жались приемные дети — с виду опрятные, но внутри — беспризорники. Постройки на заднем дворе. Вынужденные пасынки, женщина отворачивалась от них и презрительно улыбалась. Она не хотела их и с радостью бы избавилась, но не могла.

Еще была квартира на Достоевского — гордая и независимая, отрешившаяся от мира и живущая собственной жизнью. Она не доверяла никому, кроме того, кому принадлежала и кто жил в ней. Избирательная, подозрительная и надежная.

Румяная старушка, угощающая свежеиспеченными пирогами — квартира Андрея. Рюши на занавесках в теплой кухне ассоциировались у меня с пестрым передником, пропахшим ванилью и сдобой.

Жилище Влада в центре — строгий, жесткий мужчина. Иногда жестокий, как его хозяин, но глубокий и неожиданно теплый. Временами. Когда никто не видит. И не со всеми.

И родительский дом... Нечто чужое и темное. Даже не человек — призрак. Прошлого, которое хотелось забыть, и будущего, которое так и не состоялось.

Но сегодня все они казались мне привлекательнее этого дома — суетливого, пропитанного тревогой и ненужными воспоминаниями. Откуда невольно хотелось сбежать.

Альва уехали еще вчера. А до этого был общий совет. Собрались в гостиной, постукивая ложками о чашки, перешептываясь и шурша обувью.

Влад говорил по скайпу с подругой из Лондона. Война окончилась полным поражением хищных, что было ожидаемо. Охотники успокоились, наиболее старые из них заняли теплые кресла, попивали кофе с коньяком и командовали хищными. Впрочем, если бы только командовали, смириться можно было, но охотники хотели всего и сразу — повиновения, денег, ежемесячных унизительных визитов с отчетами. И воздержания от охоты на контролируемой территории.

Мыслимо ли? Как тогда должны питаться хищные? Думаю, сильные мира сего были убеждены, что это позволит им еще сильнее влиять на нас. Поймался на горячем — умри. Хочешь жить — предложи что-то ценнее, чем просто удовольствие наблюдать твою агонию.

Но все же тот мир был лучше изгнания. Лучше, чем постоянно скрываться и бояться, что найдут. Потому что тот мир был иллюзией свободы, о которой нам пришлось забыть почти на год.

Липецк обрушился на нас шумными улицами, яркими витринами, знакомыми до одури вывесками, перекрестками и магазинами. Впился в мозг дикой тоской, что наконец, выплеснулась наружу облегчением и счастьем.

Мы медленно скользили по заляпанному мелким дождем асфальту, останавливались на светофорах и жадно глазели по сторонам. Люди — те самые, которых мы оставили тут много месяцев назад — не заметили нашего возвращения, спешили по своим делам суетливо и буднично.

А я вдыхала воздух, пахнущий домом, щурилась и улыбалась в открытое окно.

Дом атли дышал пустотой. Брошенный впопыхах, лишенный души, звуков, всякого движения, замер, как спящая красавица, и вот, наконец, пробудился. Двери распахнулись, и внутрь ворвался гомон, шарканье ног, радостные и облегченные вздохи вернувшихся обитателей.

– Как хорошо дома! – радостно воскликнула Лара, озвучивая мои мысли. По-киношному красиво упала на диван и раскинула руки. – И что теперь?

– Выспимся, – небрежно ответил Влад. – Завтра приедут охотники. Как они там называют себя? Смотрители.

– Твой любимчик небось пожалует, – пробормотала защитница, кивнув в мою сторону.

– Несомненно, – согласился Влад. – Этот будет точно.

Моим любимчиком они, не сговариваясь, окрестили Мишеля. Хотя, по сути, это я была его любимицей. В кавычках. Такую «любовь» и врагу не пожелаешь.

Я пожала плечами.

– Мне все равно. Если нас не убили по дороге, значит, оставят жить. Да и слишком непредусмотрительно со стороны охотников уничтожать атли. Нам же еще оброк платить. Или как это называется? Вообще в девяностые название таким вещам давали весьма определенное.

– Рэкет, ага, – согласилась Лара. – Я всегда знала, что охотники бессовестные.

– Продуманные, – возразил Влад. – Зачем работать, если со своего дара можно что-то поиметь?

– Да брось, тебе что, жалко? – иронично спросил Глеб и грузно уронил две большие сумки прямо у моих ног.

– Какой дом... огромный! – восхищенно выдохнула Катя, любопытно осматриваясь.

Альфред произнес что-то по-немецки, обращаясь к Владу, тот небрежно ответил и указал в сторону лестницы.

Ну надо же! Я даже не знала, что он по-немецки говорит. Наверное, и мне пора учить — раз у нас уже мультинародное племя. Впрочем, пусть Альфред учит русский — нас все же больше.

Жрец едва заметно кивнул и поднялся по лестнице. Рита вбежала вслед за ним, и я заметила, что сестра не может скрыть радости. Мы все были рады. Дом есть дом, ничто его не заменит.

Я тоже поднялась к себе.

Все комнаты содержались в идеальном порядке — наверняка позаботился Тимофей. И все же спальня встретила меня неприветливо чужим запахом нового полироля, незнакомым покрывалом на кровати и задернутыми шторами. Совята кучкой ютились в кресле у окна, смотрели сиротливо и обижено — наверное, расстроились, что я их бросила.